Геннадий Ананьев - Князь Воротынский

И еще одна мысль билась в сетях неведения: по воле ли сотника, падкого на столь ужасные зрелища, он, князь опальный, был остановлен у лобного места, или по воле самовластца Ивана Васильевича, чтобы внести в душу смятение и напугать перед встречей? «Слово поперек – и то же самое ждет. Так что ли?»

Но странное дело, когда князь Михаил Воротынский убедил себя, что Иван Васильевич специально все это устроил, он словно сбросил с себя все волнения и переживания и воспылал желанием сказать государю в глаза все, что о нем думает. «Пусть скоморошничает с Малютой да с Грязным безродными, а не со мной, Владимировичем! Не позволю! Лучше – голову на плаху!»

Без робости, полный решимости вести с царем серьезный разговор, вошел Михаил Воротынский в уединенную комнату перед спальным покоем царя. Здесь все было так же, как и прежде, когда приглашал Воротынского сюда государь для невсенародных бесед, только полавочники заменены на шитый золотыми нитями малиновый бархат. Иван Васильевич уже сидел в своем весьма напоминающем трон кресле, тоже покрытым малиновым бархатом. Воротынский поклонился царю, коснувшись пальцами пола, и спросил, смело глядя в пронзительные глаза самовластца:

– Ты хотел видеть меня, государь?

Иван Васильевич хмыкнул.

– Позвал я тебя, раба своего…

– А я думал, для совета позвал, вспомнив, что я твой слуга ближний.

– Иль не доволен честью такой? Будто не знаешь, сколько при царях ближних слуг было. По пальцам перечтешь. Отец твой деду моему – слуга ближний…

– За что царица Елена лишила его жизни.

– Не дерзи. Перед Богом моя мать в ответе, не перед рабами смертными! – И, сделав паузу, спросил жестко: – Может, желаешь последовать за Горбатым-Шуйским?! С братом своим совместно! С сыном малолетним, княжичем Иваном?!

– Воля твоя, государь. Если тебе радетели славы твоей державной не нужны, посылай на плаху. Без унижения пойдем, не посрамим рода своего. Одно скажу: любимцы твои новые бражничать горазды, в воеводских же делах сосунки. А без воевод ты от крымцев и турок не оборонишься, не то чтобы за Литву соперничать.

И замолчал, вполне понимая, что уже шагнул за грань предела, за которым – пропасть. Даже за эти слова вполне можно поплатиться головой. Решил подождать ответа государева, а уж потом, если в цепи повелит, то уж без удержу все выложить, если же только погневается, поосторожней речи вести, хотя и не отступаться от своего.

Молчал и царь Иван Васильевич, опустив голову. Словно совестливые думы вдруг отяготили ее.

До предела напрягся Михаил Воротынский, чтобы не показать государю, что с трепетом ожидает его слова. Ни в позе, ни во взгляде не терял он своего княжеского достоинства, и силы душевные давало ему поведение отца и сына Горбатых-Шуйских у плахи и под занесенным топором палача.

Долго, очень долго томилась тишина в небольшой хмурой палате, но вот, наконец, царь разверз уста. Грусть и усталость зазвучали в его голосе, а слова лились совершенно не те, каких ожидал с трепетом князь Михаил Воротынский.

– Приемлю я, князь Михаил, твою обиду за себя и за брата. То верно, что не по своему же Уложению я поступил, лишив вас родовой вотчины. Признаю и исправлю. Треть удела Воротынского – твоя, треть – князя Владимира, брата твоего, ну а треть, что покойной вашей матери на жизнь определена Уложением, как и следует – в казну. За Одоев жалую тебе Новосиль, а князю Владимиру – доход со Стародуба. Быть тебе еще и наместником Казани.

– Милость великая, государь! – взволнованно благодарил Воротынский, но и тут не сдержался, чтобы не высказать сомнения: – Надолго ли только милость, вот это смущает.

– От вас зависит, – с заметной сердитостью ответил Иван Васильевич. – За прилежную службу я и награждаю знатно.

– Иль мы прежде не прилежничали? За что опала?

– Кто прошлое помянет, тому – глаз вон, – вновь с грустной примирительностью продолжил Иван Васильевич, не ввязываясь в пререкания. – А позвал я тебя, князь Михаил, не только миловать, позвал службу править. Порубежную.

– Мы, государь, – князья порубежные, нам не внове эта служба.

– Верно. Ладно у вас с братом все на украинах. И сторожи, и станицы, и засеки. Молодцы.

– Не мы, государь, семи пядей во лбу. Вотчина наша испокон веку порубежная, даже когда под Литвой была. Дед от прадеда, отец от деда, мы – от отца. К тому же, стремянные у нас Богом нам данные. Их бы очинить боярами княжескими. По заслуге то стало бы.

– Очиню. Приговором думы тебе бояр определю, ибо тебе не один Новосиль утраивать, а все мои украины южные. Не удельная, а державная служба. Думаю, по плечу она тебе.

– Воля твоя, государь. Позволь только малое время прикинуть, что к чему ладить. Как с Казанью было. Разреши с братом вместе размысливать. Повели еще и дьякам Разрядного приказа пособлять нам, без волокиты исполнять наши просьбы.

– Хорошо. Торопить не стану, вы сами как сможете, поспешайте. Не мне вам указывать, сколь важно поспешание.

– Это само собой. И еще прошу дозволения скликать в Москву на выбор воевод стоялых и станичных, казаков, стрельцов да детей боярских бывалых, чтобы с ними вместе судить-рядить. Со всех твоих украин южных.

– Иль своего ума не достает?

– Свой ум – хорошо, а сообща – вдесятеро лучше.

– Что ж, и на то моя воля. А тебе одно повеление: пиши клятвенную грамоту, что не замыслишь переметнуться ни в Литву, ни в Тавриду, ни к султану турскому, ни к князю Владимиру Андреевичу и не станешь искать с ними никаких тайных сношений. Князей-поручителей подписи на клятвенной грамоте чтобы две или три да еще и святителева непременно. Нарушишь клятву, не ты один в ответе, но и поручители, как и ты сам.

Вот это – оплеушина. Выходит, ни капли не доверяет самовластец, хотя и вручает судьбу южных украин ему, князю, в руки. Так и подмывало бросить резкое в лицо самовластца, но, усилием воли сдавив гордость, ответил почти спокойно:

– Как повелишь, государь. Одно прошу: с верными людьми моими, особенно крымскими, сноситься не запрещай. Твои послы тебе весть дают, мои доброхоты – мне. Худо ли? Под двумя оками держать врага разве ущербно для отечества? Подарки же им от своей казны слать стану.

– Сносись. Но ни с королем, ни с ханом, ни с султаном. Помни это! Доходному приказу повелю, чтоб тоже не сторонился от подарков.

Что и говорить, огорчило князя Воротынского недоверие государево. Очень огорчило. И все же домой он ехал в приподнятом настроении. Спешил успокоить княгиню, которая, он знал это, извелась вся, его ожидаючи. Послал он и за братом, чтобы поспешил тот в гости на пир радостный.

Однако князь Владимир не очень-то обрадовался, послушав брата. В требовании самовластца писать клятвенную грамоту он увидел не только обиду, но и грозное предупреждение.