Анатолий Брусникин - Девятный Спас

Она бережно собрала снятые волосы, завернула в лоскут и отдала ему, чтобы собственноручно закопал в землю. Всякому известно, что состриженные волосы и ногти нужно оберегать от чужих – не дай Боже попадут к лихому человеку, и наведёт порчу.

После бритья, а особенно после поцелуя Никитин пошатывался, как пьяный. Смотрел на княжну так, словно ничего не понимал.

– Сколько счастлива будет дева, к которой ты посватаешься, – молвила Василиса, любуясь на офицера.

Сказано было не без лукавства. Что на это ответит молодой человек, она, конечно, догадывалась, но удержаться не смогла. Очень уж Митя был пригож свежебритый, в своём красном мундире.

Ни дева, ни её кавалер, во все глаза смотревшие друг на друга, не услышали, как в соседней комнате раздался деревянный скрип, простучали шаги. Дверь без стука распахнулась.

– Ты, верно, и есть господин прапорщик Микитенко, – раздался писклявый голос, от которого Дмитрий и Василиса вздрогнули. – Я сержант Журавлёв. Прислан за тобою. Десятников арестовывать мне не велено. Их возьмут вместе с прочими ночью, у Преображенского. Мне же приказано быть с тобою.

Что он говорил про каких-то десятников, Василиса не поняла. Удивило её другое.

– А откуда ты знал, где Дмитрия Ларионовича искать? – спросила она, прижимая к носу надушенный платочек – от Журавлёва несло, как от помойной ямы.

– Начальник сказал. Ступай-де ко мне домой, там его и найдёшь.

Княжна от этих слов призадумалась, Никитин нахмурился.

– Мне говорили, ты бородат, – безо всякого почтения к офицерскому чину сказал Журавлёв, вглядываясь в лицо Дмитрия.

– Сбрил, – коротко ответил тот. – Прощай, Василиса Матвеевна. Пойду я.

– Ну и правильно, – снова встрял невежа-сержант. – Чего полста рублей на ветер пускать?

А сам глазами шмыгнул и на бритву, и на снятое полотенце. Оловянные глаза чуть сощурились, несоразмерно короткие ручки потёрли одна другую.

– Скажи, прапорщик, не бывал ли ты прежде в Москве? Сдаётся мне, видел я тебя где-то.

Но Дмитрий не был расположен болтать пустое с нижним чином.

Он низко поклонился хозяйке и вышел, а развязному сержанту сухо бросил:

– Ступай за мной.

Потом Василиса маялась одна, не находила себе места. В полдень не выдержала, послала дворового мужика в Преображёнку справиться, что там Пётр Автономович. Мужик вернулся ни с чем. Самого Зеркалова в приказе не было, а про его сына сказали, что ничего-де не ведают.

Сделалось княжне совсем тревожно. После ночного разговора – особенно.

А перед самым вечером побывал у неё ещё один гость – Илья. Хоть о Петруше он ничего не знал, Василиса ему всё равно обрадовалась.

– Обидела я тебя вчера, Илюша, сказавши, что зря почитала тебя своим спасителем. Теперь знаю: от карлы меня Дмитрий избавил, а ты меня, больную, обихаживал. Обоим вам я вечная должница.

– Ещё этот, – прогудел Ильша, – брат твой двоюродный. Кабы он к нам не прискакал ночью, мы б и не прознали.

Это сообщение поразило Василису, да так, что она не скоро пришла в себя.

Петруша её спас? Он, маленький, скакал верхом через темный лес, чтобы позвать на помощь? Возможно ли! А она всегда, с самого первого дня, как его увидела, была уверена, что ему до неё и дела нет… И ведь ни словом не обмолвился! Хотя ведь он ничего не помнит из своих детских лет. Радовалась она, однако, недолго.

Мало ли что раньше было. Стал бы он её теперь спасать – вот что знать бы…

Разволновавшись, Василиса не сразу услышала обращенный к ней вопрос.

– Так была иль нет?

-Что?

– Ты у меня дома была?

– Была, тогда же. Знатный у тебя дом, ещё затейней прежнего. Ой! – спохватилась она. – Прости меня, Илюшенька! Я же тебе ключ не воротила! Как ты без него к себе попал?

– Не в том дело. Я к себе всегда войду. Ты скажи, тово-етова, легко ль замок отворился? Ключ в нём не застревал, не скрипел? Затем и пришёл, чтобы про это спросить.

Она удивлённо молвила:

– И открыла, и закрыла легко, двумя перстами. Я таких шёлковых замков и не видывала.

Насупился Илья, о чём-то задумался. Глядя на его озабоченное лицо, Василиса усовестилась своих глупых бабьих страданий. В чём именно состоит нынешнее радение Автонома Львовича и его помощников, она в точности не ведала, знала лишь, что дело это опасное и для отечества сугубое.

– Ты откуда и куда, Илюшенька?

– У князя-кесаря на подворье был, с дядей твоим, – неохотно ответил он.

– А чем у тебя повозка гружена?

Княжна посмотрела из окна на его маленькую тележку, в которой что-то посверкивало красноватым металлическим блеском. Щит не щит, пластина не пластина.

– Так…

Ей стало тревожно – уже не за Петрушу, а за этого угрюмого бородача, роднее которого во всей её сиротской жизни, пожалуй, никого и не было. Рядом с Ильшей она себя по-прежнему чувствовала маленькой Василиской, надёжно и покойно, десятилетняя разлука ничего тут не изменила.

– Ты почему на меня так смотришь? – с беспокойством сказала княжна. – Будто навек прощаешься!

Он покраснел, опустил голову.

– Что ж, угадала ты… Я не только из-за ключа… Попрощаться пришёл. Хотел на тебя в последний раз посмотреть…

– Как в последний! – вскричала она в ужасе. – Не говори так! Неужто дядя с князь-кесарем тебя на гибель посылают?! Не ходи! Пропади они пропадом со своим государством! Не пущу!

– Да ну, какая гибель… – Слова давались Илье ещё трудней обычного. – Это-то ладно, дело пустяшное… Не нужен я тебе больше, Василисушка. Я ведь все эти годы близко был, хоть тебе и невдомёк. А ныне ты выросла умная, сильная. – Он мрачно закончил. – Тово-етова, хватает у тебя и других защитников. Так что прощай…

– Уф, напугал ты меня. – Она держалась за сердце, а губы уже улыбались. – Как бы не так, Илюша. Никуда я тебя не отпущу. Ишь чего удумал! Ты мой, на всю жизнь.

Рассмеявшись, она выдернула из причёски длинную булавку.

– Ты будешь мой верный рыцарь, как у европейских дев. Поди-ка ко мне, я тебя булавкой пришпилю, чтоб вовек от меня не отстал. И заговор волшебный скажу.

Он хмуро пробасил:

– Я не лыцарь, я мужик.

– Ты богатырь, а богатыри – первейшие из рыцарей.

Приподнялась она на цыпочки, одной рукой обняла его за шею, другой воткнула сзади в ворот булавку, шепча старинный приворот:

– Мышка в щёлку, нитка в иголку, колесо в колею, а моя душа в твою. Не отшейся, не отклейся, не отсейся – ты от меня, а я от тебя.

Обхватила богатырские плечи, насколько хватило рук, и прижалась щекой к его груди. Ни с кем на свете не было ей так ясно и просто, как с Ильёй. Пожалуй, ему одному и можно было пожаловаться на то, что больше всего мучило.

– Ах, Илюша, отчего я не как прочие девы? Заколдовали меня в младенчестве, что ли? Уснуть бы снова, как тогда, и боле не просыпаться, пока чары не спадут… Только кто меня расколдует, когда я сама расколдовываться не желаю?