Анатолий Брусникин - Девятный Спас

Всё это, однако, Попов слышал ещё на колокольне. Хотелось знать больше.

– Ну хорошо, захватят они город, пограбят, перепьются. Сколько это продлится? Через неделю или две из окрестных гарнизонов подтянутся регулярные войска и подавят бунт.

Фрол засмеялся.

– Само собой. Затем и придумано. Не в Москве дело, а в царе. Как только он прознает, что стрельцы снова поднялись, всё бросит, помчится в первопрестольную. Это уж беспременно.

Дослушав перевод, Алексей кивнул. Известно, что больше всего на свете государь страшится стрелецкого мятежа в Москве. Десять лет назад, переполошившись, из самой Европы прискакал.

– И что с того?

– А то. – Бык подмигнул. – Я с десятком самых толковых ребят, не дожидаясь, пока солдаты нагрянут, заранее с Москвы съедем и затаимся. Пускай голытьбу без нас пушками да ружьями похмеляют. А мы сядем на Смоленском шляхе и будем ждать. Там на некой речке, где царю переправляться, мост обрушен, а покамест паромная переправа налажена. Паромщики – мои ребята, а под настилом два бочонка пороху. От одного берега Петра отплывёт, до другого не доплывёт. Ясно?

– Ясно-то ясно. Но если порох отсыреет, или его паромщики струсят, или царь решит бродом переправиться – что тогда?

– Если Бык за что взялся, то уж накрепко, – строго сказал пятидесятник. – Переправа – это первая засада, где Петру сгинуть должно. Людей там поставлено двое, мужики крепкие, страха не ведающие. Ну а коли сатана царя на пароме всё-таки убережёт, ему до Москвы ещё в трёх местах угощенье заготовлено. Лучшие молодцы у меня там, не крикуны бунташные, и сам я тоже на Смоленском шляхе буду. Доехать живым Петру никак невозможно. Пропадёт этот чёрт – вся его держава рассыплется. А дальше дело ваше, шведское.

– Короши план, очен надёшни! – воскликнул Штрозак, недопереведя до конца и, очевидно, забыв о скромной роли толмача. – Без русски «авось»!

Попов молчал, ошарашенный обстоятельностью и продуманностью заговора.

Москва, она и вправду, будто пороховая бочка, только искру поднеси – взорвётся. А дальше всё пойдёт в точности, как рассчитано пятидесятником. И если уж он сам с «лучшими молодцами» будет стеречь государя на Смоленском шляхе, то быть России без Петра Алексеевича. Армия, лишившись предводителя, падёт духом. Меж генералами и министрами начнётся метание. Малороссия сразу отшатнётся от Москвы. По всей державе прокатятся бунты. Пожалуй, шведскому королю можно будет вовсе на Восток не ходить, Русь сама ему под ноги повалится. То-то Англии с Австрией счастье!

– Я всё понял и запомнил, – сказал Алёша, спохватившись. – План действительно превосходен.

– Одно паршиво. – С гордым видом приняв хвалу, Бык озабоченно почесал волосатую руку – один рукав на рубахе был оторван. – Ищейки Преображенские что-то пронюхали, зашныряли во все стороны. Сегодня утром еле-еле от них ушёл. Поскорей бы начинать, что ли.

Штрозак опять забыл, что явился сюда всего лишь переводчиком.

– Я долошу кому надо и вернусь сказать, кокда мошно начинать. Шди сдесь.

Но Бык покачал головой:

– Нет, я тут ненадолго. Меня отсюда однажды Преображенские уже выкуривали. Кто-нибудь из старых ищеек может вспомнить. Затаюсь в ином месте, подальше. Агриппа будет знать, ему скажи.

Не понравилось это Алёшке. Фрол – дядька скользкий. Выползет из сей дыры, ищи его потом. Дипломатам что? От всего отопрутся. Есть, правда, одноглазый Агриппа. Но вдруг и он сбежит? Иль упрётся и не скажет, где Быка искать?

Нет уж. Как устроен заговор, ясно. Главарь – вот он. Нужно его брать.

– Я слышал достаточно, – объявил Алексей ганноверцу. – Можно уходить.

И первым направился к лестнице, потихоньку выпрастывая из рукава нож. Чиркнул по одной из верёвочных перекладин, чтоб надрезать, да не насквозь.

– Поднимайтесь, герр Штрозак. Я подержу.

– Благодарю, герр лейтенант.

Толстяк пыхтя ступил раз, другой, третий, а на четвёртый нога сорвалась, и он с грохотом сверзся вниз.

Гвардии прапорщик был к этому готов, в руке держал карманный пистолет. Наклонившись над упавшим, коротким, сильным ударом треснул его рукояткой по виску. Штрозак только охнул.

– Упал? Дурья башка! – вскочил из-за стола Фрол. Видеть, как Лёшка угомонил немца, пятидесятник в полумраке не мог. Дальше таиться было незачем.

Алексей повернулся, наставил дуло на Быка и негромко, но убедительно сказал:

– Сядь, Фролка. И не гляди, что пистоль мал. Пуля в нём тяжёлая, быка свалит.

Ручищи пятидесятника вцепились в столешницу, глаза сузились.

– То-то я смотрю, для немца глаз шибко зыркий, – протя нул стрелец, не выказывая страха. – Ты пали, птаха Преображенская, не сомневайся. Фролка Бык смерти не боится.

Легко, будто щепку, он опрокинул стол и ринулся на Попова. Лампа, упав, разлила лужицу горящего масла, которое зашипело и погасло, но на земле стоял фонарь, и этого света для прицела было довольно. В плечо? В ногу?

Дуло качнулось кверху, книзу. Ударил выстрел. От кремнёвого замка полетели искры, из ствола пук огня.

Пятидесятник зарычал, но устоял и даже не споткнулся. Знать, пуля не задела кости, пробуровила одну плоть. От такой раны Алёше прок был никакой – всё равно, что бешеного быка кнутом ожечь.

Увернувшись от пудового кулака, со свистом рассекшего воздух над самым ухом, гвардии прапорщик со всего маху ударил врага, как давеча ганиоверца – рукояткой в висок. Однако голиафу это было вроде комариного укуса, даже не покачнулся. Двинул локтем – и Попова отшвырнуло к самой стене. Оно, может, и к лучшему. Образовался простор, чтоб выдернуть из ножен шпагу, а с шпагой в руке Алёше хоть быка подавай, хоть медведя – не страшно.

Только и Фрол был не дурак с голыми руками на клинок лезть. Он сбил ногой фонарь, и в подземелье стало темным темно.

Алексей стоял, прижавшись спиной к шитой досками стене и держал шпагу наготове.

Что-то шуршало во мраке, но рядом или поодаль, было не разобрать – до того стучало в ушах от сердечного биенья.

На всякий случай гвардии прапорщик сделал несколько низких рубящих ударов, чтоб подрубить супротивника под колени, ежели подкрадывается. Сталь рассекала пустой воздух.

– Отсюда тебе всё одно никуда не деться, – сказал невидимому врагу Алёша. – Только зря увечье претерпишь. Я тебе руки-ноги поколю, но возьму живьём. Зажигай фонарь.

А шорохов больше не было. Тишина.

Злохитрый Фролка поступил единственно разумным образом: съёжился где-нибудь, дыхание затаил и ждёт, когда преображенец вплотную подсунется. Тогда шпага ему не поможет, а нож у стрельца, поди, тоже имеется. Хоть он и без ножа, одним кулаком насмерть уложит…

Однако в нерешительности Попов пробыл недолго, ум у него был сметливый. Где тут сено-то было навалено? Вот оно, рядышком. Зажав шпагу подбородком так, чтоб эфес был поближе к кисти, Алёша достал кресало с кремнем, нагнулся и высек искру прямо на сухую траву. Повезло – огонь взялся сразу же. Попов отпрыгнул в сторону и выставил перед собой клинок.