Филип Пулман - Тигр в колодце

— А что мистер Голдберг думает об этих ваших друзьях?

— Ну… Вообще-то мы с ним о них не говорили. У него своя точка зрения, понимаете? И я его уважаю за это.

— Конечно, — кивнул Кон. — Мы все его уважаем. Но ведь ему необязательно обо всем знать, правда? Это интересно — то, что вы сказали про ирландцев. Я бы встретился с кем-нибудь из них.

— Могу познакомить, — ответил Билл.

— Правда? Было бы здорово. И еще кое-что…

Он вновь наполнил стакан Билла. Парень хотел было отказаться, но постыдился. Он оперся на локоть и наклонился к Кону поближе, чтобы услышать, как тот шепотом рассказывал собутыльникам о политическом значении насилия. Мейер иногда вставлял реплики, а Джиулиани грыз ногти. Для Билла словно целый мир открылся, он будто неожиданно познакомился с новым для себя языком, даже толком не уча его. Теория… Что за всем стоит смысл… Что насилие может быть чистым и благородным… И он узнал новые слова: терроризм, террорист. От этих слов Билл дрожал — они доставляли ему необъяснимое удовольствие. А Кон продолжал рассказывать о национализме, свободе, коммунизме, анархизме и динамите.

Когда они вышли из кафе, Билл обнаружил, что они с Голдбергом одни. Он не понимал, как так получилось и где они находятся, лишь осознавал: его новые друзья куда-то исчезли, и ему не по себе, причем явно не из-за Голдберга.

— О чем ты говорил с этими придурками в кафе? — Голос Голдберга был твердым.

— А? — Билл вздрогнул. У него возникло такое чувство, будто его ударили исподтишка. Он пытался собраться с мыслями.

— Они рассказывали… Они спрашивали… Про ирландцев и всякое такое… Про фениев. Динамит и так далее.

Глаза Голдберга гневно сверкнули. Билл, ничего в этой жизни не боявшийся, понял, что трясется от страха.

— И? — спросил Голдберг.

— Они сказали… Они говорили, в общем, не знаю… о терроризме…

Внезапно он был прижат к стене, его ноги не касались земли. Журналист держал его одной рукой, другую же занес для удара, кулак у него был чудовищного размера. Билл прекрасно знал, что Голдберг силен, у него были плечи, как у землекопа, но все произошло так неожиданно, это была такая звериная ярость, что у Билла перехватило дыхание, и он не нашел в себе сил сопротивляться.

— Подобная болтовня — яд, — сказал Голдберг. — Эти люди — яд. Они паразиты, ленточные черви, если угодно. Нам с ними делать нечего, они не имеют отношения ни к прогрессу, ни к социализму. Знаешь, что они делают бомбы? Ты видел, как взрывается бомба? Ты когда-нибудь видел, как невинных детей разрывает на кусочки? Я видел. Борьба? Конечно, мы боремся, если придется. Но мы боремся со злом, а не с невинными. И мы умеем отличать одно от другого. Все, что им надо, это убивать, убивать всех, убивать ради убийства, распространять панику, проливать кровь, уничтожать. Интересно, как это поможет миру? У тебя есть голос, у тебя есть мозги. Используй слова. Говори с людьми. Спорь. Организовывай. Вот это срабатывает. Вот это называется прогрессом. Вот где нужны разум, отвага и порядочность. Если я еще раз увижу тебя с этими трусливыми уродами, Богом клянусь, я размажу тебя по стенке. У тебя есть мозги. У тебя есть глаза. Сравнивай. Слушай. Думай. Кто хорошие люди? Кто плохие? Думай головой.

Никто никогда еще не разговаривал с Биллом подобным образом. Он был напуган. Не силой Голдберга, но вызовом, брошенным ему. И это был не тот леденящий, сковывающий страх, — в нем было что-то восхитительное. К тому же Билл почувствовал, что гордится собой: Голдберг явно считал, что он чего-то стоит.

Билл не мог в точности вспомнить, как сопровождал Голдберга в зал, где тот должен был выступать с речью. Он помнил, как ел где-то маринованную селедку, помнил, как чашку за чашкой глотал крепкий кофе, помнил, как шел по узким улочкам, набережным и мостам, проходил мимо пришвартованных баркасов, на которых лаяли собаки и мужчины с трубками в зубах разгружали уголь, табак и соль. Он помнил душный, дымный зал, наводненный людьми, царившую в зале атмосферу важности происходящего и напряженную тишину, когда Голдберг начал свою речь. Билл был зажат в углу, он не мог даже присесть, у него то и дело закрывались глаза, голова падала на грудь, когда он впадал в дрему, но он тут же снова просыпался.

Голдберг говорил на немецком. Этот ясный, твердый, выразительный голос; эти полные драматизма глаза, чуть искривленные в ухмылке губы; то, как он потихоньку сходил с кафедры, пока не оказался прямо перед аудиторией, продолжая говорить без своих записей, то, как он теперь говорил от самого сердца, словно пел, — все это заставило Билла почувствовать себя пленником этого голоса и этого человека, хотя он и не понимал, о чем тот говорит. В Голдберге уживались страсть и ирония, смелость и ум, презрение, издевка и ярость. В нем чувствовалась интеллектуальная сила. Чувствовалась надежда. Билл был совершенно зачарован. Он топал ногами, аплодировал и кричал вместе со всеми, а Авраам Кон, Мейер, Джиулиани, фении и терроризм были забыты.

Билл почувствовал, как кто-то теребит его за плечо, и проснулся. У него раскалывалась голова, во рту был мерзкий привкус, и он решил, что болен: они что, уже плывут обратно?

Услышав голос Голдберга, он собрался с силами и начал слушать.

— Цадик здесь. В Амстердаме. Вставай, мой мальчик, мы идем на разведку. Голова болит? Это тебе урок на будущее. Впредь пей пиво. Надень пальто, там чертовски холодно.

Билл не совсем понимал, где они. Масляная лампа освещала узкую, тесную комнатушку с железной печкой и круглыми окнами. Потом он вспомнил: они на баркасе. Один из моряков собирался отвезти их куда-то… в доки? Билл не помнил. Но ничего. Он идет с Голдбергом, и они собираются найти Цадика.

Он заставил себя подняться и с трудом втиснулся в пальто.

— А куда мы идем?.. К Цадику?.. Вы хотите увидеть его? Что мы будем делать?

Журналист смотрел в окно. Билл почти ничего не видел: было очень темно, и он не чувствовал никакой качки. Но затем мимо них во мгле проплыло освещенное окно дома, и у него закружилась голова. Билл сел на койку.

— Как я уже сказал, мы идем на разведку, — наконец ответил Голдберг. — Посмотрим, может, выясним, кто он такой и чем занимается. Просто посмотрим.

Билл поднял воротник пальто и повязал вокруг шеи бело-голубой платок. И тут заметил, что в каюте находится еще один человек. Он лежал на верхней койке, положив руку под голову.

— Его багаж выгрузили сегодня с одного из рейнских баркасов, — тихо сказал незнакомец. — Говорят, он прибыл из Кельна. Сейчас мы плывем по каналу Херенграхт — посмотреть, в том ли он доме, который, как мы думаем, ему принадлежит.

— А что будем делать потом? — поинтересовался Билл. — Хотите его замочить или как?