Филип Пулман - Оловянная принцесса

— Честно говоря, — продолжал кассир шепотом, — я не думаю, что у нее есть деньги. Кажется, она блефует. Если вы спросите меня…

— Я не собираюсь вас ни о чем спрашивать, — отрезал главный клерк и открыл дверь зала ожидания. — Мадам, мы собираемся закрываться. Как я понимаю, вы потеряли свой билет.

Женщина, казалось, попыталась переключить свое внимание с чего-то более интересного. У нее было странное выражение лица — отвлеченное, разрывающееся между этим и другим миром.

— Да?

Она встала в ожидании того, что еще скажет главный клерк.

— У нас есть форма, которую вы могли бы заполнить… — Он запнулся.

Чем больше он смотрел, тем более странной она ему казалась. Да это же сумасшедшая!.. Рассмотрев ее поближе, он был в этом уверен. Да и время торопило, он должен был играть этим вечером на тромбоне с Крецлинген Сильвер Бэнд, и…

— Впрочем, это неважно, — сказал он. — Я уверен, все обойдется. Позвольте, я провожу вас к выходу.

И пока главный клерк придерживал для нее дверь, он заметил, что женщина долгое время не мылась и что она как бы вела молчаливую и оживленную беседу с самой собой. В корзинке у нее не было ничего, кроме пары длинных острых ножниц.

— Сумасшедшая, — сказал он билетеру, пока они наблюдали, как она переходит через дорогу, разглядывает указатель и взбирается по холму к клинике.

— Бессмысленно тратить время, споря с чокнутой. Ну все, давай закрываться.

Бекки ходила взад-вперед по колоннаде с миссис Голдберг, наблюдая, как служители подметают лед.

— Как ты себя чувствуешь?

— До сих пор все болит. Очевидно, ничего нельзя сделать со сломанными ребрами, кроме как дать им время, чтобы срастись. Слава богу, что у меня нет пневмонии, которая бывает в таких случаях. Должно быть, я сильная, как лошадь. И все-таки я чувствую какую-то растерянность… разочарование…

— Могу себе представить.

— Вы знаете, до того, как все это произошло, я иногда почитывала дешевые ужастики, которые иллюстрировала мама, и представляла себе, что я какой-нибудь Том Головешка или Джек Ищейка, что я борюсь с грабителями или ловлю пиратов. Мне так хотелось подвигов, геройских поступков. И вот я это испытала. Я участвовала в важных дипломатических переговорах, бежала из тюрьмы, сражалась в настоящей битве… Я стреляла из пистолета, кажется, убила кого-то… Не думаю, что можно себе представить более захватывающие шесть месяцев жизни. И знаете, что я сейчас чувствую?

— Опустошение.

— Вот именно! Усталость и опустошение. Все было впустую. Предательство… Аделаида так старалась, и она почти достигла своего… А в это время кто-то еще усердней трудился, чтобы все разрушить. Просто игрался с ней! Игрался со всей страной, игрался даже с бароном Геделем. И мы даже не знаем, кто это был.

— Я знаю кто. Человек по имени Блайхредер, — сказала миссис Голдберг.

Бекки уставилась на нее:

— Кто он? И откуда вы знаете?

— Он банкир канцлера Бисмарка. Дэниел, мой муж, долгое время составлял на него досье; Блайхредер что-то типа шпиона, секретного агента… Короче говоря, махинатор. Через него идут все темные связи канцлера. Внешне это учтивый старый джентльмен, практически слепой, еврей, поэтому его не принимают в немецком обществе, особенно ханжи при дворе, но именно он долгие годы является тайной рукой Бисмарка. В таких делах он большой мастер. Как только Дэниел узнал о том, что случилось, он понял, что все это происки Блайхредера. Кажется, Бисмарк втянулся в конфликт с парламентариями в Рейхстаге, и расстройство переговоров являлось частью его плана переиграть их. К сожалению, когда мы это поняли, было уже слишком поздно предупредить вас. В американских газетах об этом вообще ничего не писали.

У Бекки брызнули гневные слезы.

— Так, значит, все это было заговором, организованным за сотни километров отсюда… О, это так жестоко! У страны не было никаких шансов!

— Ты, и Аделаида, и Джим дали ей самый лучший шанс, который у нее мог быть. Вы сделали все, на что способны храбрость, ум и воображение, но сила всегда побеждает. У кого много силы, тот и берет верх.

— Неужели так всегда? И нет надежды ни на что, кроме силы?

— Не всегда, но какое-то время. Затем в системе появляются трещины, центр теряет свою власть, а народ, будто опомнившись, решает, что отныне хочет сам нести ответственность за свою судьбу. Жизнь не статична. Понимаешь, Бекки, жизнь динамична. Все меняется. В этом ее красота…

Они остановились у конца колоннады. Люди на льду поставили последний росчерк своими метлами и, пятясь, как раки, двинулись к деревянному настилу на краю катка.

— А что же будет с Аделаидой? — продолжила Салли. — Однажды я познакомилась с экс-королевой Сардинии. Ее судьба была ужасна. Она жила одним прошлым, вовлекалась в безнадежные заговоры, чтобы вернуть себе трон. Окруженная безумными изгнанниками в истертых мундирах, она старела и все более ожесточалась, не зная и не чувствуя настоящей жизни. Надеюсь, что Аделаиде это не грозит.

— Мне кажется, я представляю себе, чем она может заняться, — ответила Бекки. — Она еще и сама этого не знает, но у меня есть предчувствие. Я помню, в первое утро переговоров, когда она зашла в зал заседаний, это был как выход артистки на сцену. Она моментально завладела их вниманием и удерживала его до конца… Она прирожденная звезда. Я бы совсем не удивилась, если бы она пошла в театр.

— Прекрасная идея! Джим писал бы для нее пьесы. А ты поступишь в университет. Так много всего нужно сделать, Бекки… Смотри — расставляют стулья для оркестра. Может, пойдем переоденемся для ужина?

Разговор с миссис Голдберг воодушевил Бекки. Она всегда мечтала стать именно такой женщиной, и она вдруг почувствовала, что это возможно; она почерпнула для себя надежду и смысл предстоящей долгой жизни. Когда Салли услышала, что Джим сотворил со свитером, который она ему связала, она так весело хохотала, как будто нет ни смерти, ни тьмы и весь мир — лишь блистающая игра радости и света.

Покинув колоннаду, Бекки медленно поднялась в комнату, где отдыхала мама. Скоро они будут сидеть за столом в столовой, и, возможно, к ним присоединится Джим. Через день-другой сможет подняться и Аделаида. Она будет еще долго выздоравливать: о коньках ей и думать нечего, впрочем, то же самое пока и Бекки, а так хотелось стать на лед и легко заскользить по нему… попробовать, по крайней мере.

Погруженная в мечты, она повернула в длинный и тихий больничный коридор, в конце которого находилась ее комната, в трех дверях от комнаты Аделаиды. Пока она шла мимо черной лестницы, появилась сестра с полотенцами под мышкой и быстро пошла по коридору. И вот, может быть, потому, что Бекки была настроена спокойно и с интересом ко всему, что ее окружало, или потому, что Джим в свое время так живо описал ей Кармен Руис, или просто ей так повезло, но что-то заставило ее обратить внимание на эту сестру, идущую в нескольких метрах впереди: ее туфли.