Бернард Корнуэлл - Тигр стрелка Шарпа. Триумф стрелка Шарпа. Крепость стрелка Шарпа

Впрочем, генерал ускакал, оставив Шарпа среди убитых и умирающих. Кавалерист-индиец пытался заткнуть рану на груди Диомеда какой-то тряпкой. Глядя на него, сержант вдруг громко рассмеялся. Индиец вздрогнул, вскинул голову и растерянно посмотрел на англичанина.

— Даже спасибо не сказал, — пробормотал Шарп, качая головой.

— Что, сахиб?

— Ничего. И не называй меня сахибом. Я просто солдат. Как и ты. Мелочь. Кусок мяса, годный только на то, чтобы драться. У них сражения и слава, а у нас — кровь и смерть. Ставлю десять против одного, что тебя тоже никто не поблагодарит. — Захотелось пить. Он снял с ремня фляжку и жадно приложился к горлышку. — Что с ним? Выживет или сдохнет?

Индиец вряд ли понял все, что сказал англичанин, но, очевидно, догадался, что речь идет о лошади, потому что снова повернулся к ней. Диомед оскалился, обнажив желтые зубы, между которыми проступала розовая пена. Кавалерист покачал головой.

— Понятно. А я пустил ему кровь. И генерал сказал, что премного мне обязан. Так и сказал, премного обязан. И еще, что он у меня в долгу. — Шарп горько усмехнулся. — Дал мне золотую монету. За коня. А вот теперь я спас ему жизнь и не получил ни слова благодарности. Даже спасибо не услышал! Надо было не коню, а ему самому пустить кровь! Чтоб он сдох! — Сержант снова приложился к фляжке, жалея, что там вода, а не арак или ром. — А знаешь, что самое интересное? — снова обратился он к индийцу. — Я ведь спас его не потому, что он генерал, а потому, что он мне нравится. Не лично, но как командующий. Странное дело, да? Ради тебя бы я ничего такого не сделал. Для Тома Гаррарда — да, сделал бы. Но он мой друг, понимаешь? Для полковника Маккандлесса тоже сделал бы, потому что он настоящий джентльмен. Но для других — нет.

Шарп говорил как пьяный и чувствовал себя соответственно, но при этом был абсолютно трезв и спокоен. Спокоен как камень, лежавший поблизости на притихшем вдруг после сражения поле. Солнце опускалось на западе. Близился вечер, но сумерки еще не наступили, и времени у желающих довести сражение до конца оставалось вполне достаточно. Шарп не знал, доведется ли ему еще повоевать, потому что он потерял все: временную должность генеральского ординарца, свою неказистую лошаденку и мушкет. Все, что осталось, — это чужая выщербленная сабля.

— Вообще-то, это вранье, — признался сержант молчаливому индийцу. — Ну, что он мне нравится. Это я хотел ему понравиться. Понимаешь, в чем разница? Думал, если понравлюсь, меня сразу произведут в офицеры. Размечтался, да? Как же, открывай рот шире. Не про меня, приятель, такая честь. Пора назад, в пехоту.

Он подошел к мертвому арабу, отрезал край рубахи и, свернув его в подушечку, приложил к оставленной тулваром ране на левом плече. Кость не пострадала, крови было немного, а потому сержант решил, что рана пустяковая. Да и руке она не мешала. Закончив, Шарп отшвырнул затупившуюся саблю, нашел брошенный маратхом мушкет, прихватил патронную сумку, снял с ремня убитого штык и отправился туда, где еще можно было кого-то убить.

На то, чтобы сформировать новый боевой порядок, понадобилось полчаса. Пять батальонов, прошедшие через неприятельскую канонаду и обратившие в бегство правый фланг Полмана, выстроились теперь лицом к северу, к новым позициям маратхов, начинавшимся слева от глинобитной стены Ассайе и тянувшимся вдоль южного берега реки Джуа. В распоряжении Полмана остались еще сорок орудий и восемь тысяч пехоты, а за самодельными укреплениями деревни укрывалась несметная кавалерия и двадцать тысяч пехоты раджи Берара. Пехота Уэлсли насчитывала не более четырех тысяч, артиллерия состояла их двух легких пушек, а кавалеристов едва набиралось шесть сотен, причем все они еле держались в седле от усталости. Нечего и говорить, что лошади устали не меньше.

— Мы их остановим! — взывал к своим людям Полман. — Сначала остановим, а потом разгромим! Остановим и разгромим!

С начала сражения ганноверец не слезал с седла и оставался в том же роскошном шелковом мундире. Он мечтал о том, как проедет на слоне по усыпанному телами неприятельских солдат полю между грудами захваченных орудий, а вместо этого приходилось призывать армию стоять до последнего.

— Остановим и разгромим! — прокричал полковник. — Остановим и разобьем!

За спиной его людей текла река Джуа, а впереди лежали исковерканные битвой поля и луга.

Потом зазвучали волынки, и Полман повернулся. На правый фланг его новой линии снова наступала шеренга солдат в высоких черных шапках и колышущихся килтах. Проклятые шотландцы! Заходящее солнце высвечивало белые перекрестья ремней и играло на начищенных до блеска штыках. Дальше, наполовину скрытая деревьями, виднелась британская кавалерия, продвижение которой, похоже, сдерживала расположенная на фланге батарея. Кавалерии Полман не боялся. Главная проблема — пехота. Неудержимая красномундирная пехота. Левее горцев наступали батальоны сипаев. Полковник развернул коня, чтобы успеть добраться до Сальера раньше британцев, и вдруг понял, что ему на все наплевать. Пусть дерется француз. Пусть мечтает о победе и славе. Полман знал — сражение уже проиграно. Он понял это, глядя на шеренгу приближающихся шотландцев. Они — непобедимы. Нет на земле силы, способной остановить этих людей.

— Лучшая в мире пехота, — сказал он.

Адъютант удивленно посмотрел на полковника:

— Сахиб?

— Посмотрите на них! Лучших солдат вы нигде больше не увидите, — с горечью добавил Полман, бросая саблю в ножны.

Пушки били по красным мундирам, но две шеренги продолжали невозмутимо идти через поле. Ганноверец понимал, что должен отправиться к Сальеру, поддержать его людей, только мысли своевольно сворачивали к оставленному в Ассайе золоту. Последние десять лет стали настоящим приключением, но… всему хорошему рано или поздно приходит конец. Маратхская конфедерация умирала у него на глазах, и Энтони Полман не собирался умирать вместе с ней. Пусть остальные княжества воюют, если хотят, а полковник от войны устал. Пришло время забирать золото и удирать.

Бригада Сальера уже подалась назад. Не дожидаясь шотландцев, солдаты в задних рядах поворачивались к ним спиной и бежали к реке. Несколько человек уже перебирались через Джуа вброд — вода доходила им до плеч. Да и те, что остались в строю, большого желания воевать не выказывали. Полман смотрел на них. Еще недавно он думал, что эти три бригады ни в чем не уступают самым лучшим пехотным частям, но вот пришел час испытаний, и они дрогнули. Британцы дали залп, и полковник услышал, как глухо застучали пули. В следующий момент красномундирники с криками устремились в штыковую, и грозной армии вдруг не стало — она рассыпалась, превратившись в охваченную паникой толпу, огромную массу бегущих к реке одиночек.