Анна Субботина - Лук для дочери маркграфа

Город Эсхен — оплот постоянства и благочестия, и двое молодых людей, пришедшие сюда охранниками торгового обоза, успели в этом убедиться. На весь город — один трактир, где добропорядочные горожане сходились по вечерам пропустить по кружке пива, и ни одного весёлого дома. Даже на базаре торговались тихо и чинно. В соседних селениях вовсю собирали урожай, готовились везти товар на ярмарки и искали охранников, но эсхенцам будто не было дела до налившихся медом и золотом яблок, тугих гороховых стручков и крепких кочанов, зреющих в окружавших город садах и полях. Не положено здесь было ездить на ярмарки до Черничного воскресенья [1] Черничное воскресенье — последнее воскресенье июля, когда пекут пироги с черникой и готовятся отмечать начало сбора урожая. , поэтому эсхенские купцы терпеливо ждали, и с ними маялись двое молодых воинов, застрявшие без лошадей и лишних денег. Старшему было восемнадцать, его спутнику — на два года меньше. Деньги, полученные за последний поход, быстро растаяли, и оба отчаянно искали, чем заработать.

Друзья обосновались в старой части города, где на узкой невымощенной улице стоял дом вдовы бондаря. Первый этаж, где раньше была мастерская, пустовал, на втором обитала сама хозяйка, строгая и любопытная женщина, а под самой крышей была отгорожена большая и светлая комната с отдельным входом, куда вдова пускала жильцов. Раньше здесь жили подмастерья, и о тех временах напоминал большой стол-верстак под окном. Сейчас он был завален луками, заготовками для стрел, перьями, нитками для обмоток, наконечниками и разным инструментом, недвусмысленно указывавшим род занятий нового жильца. Следы пребывания второго были не столь очевидны: почти весь свой скарб, включая оружие, он носил на себе. Разве что в изголовье лежанки стоял крепкий щит, а в ногах лежал моток прочной верёвки.

Лестница заскрипела, лязгнул засов, хозяин лучного инструмента распахнул дверь и подпёр её бруском, впуская свежий воздух. Бросил на стол аппетитно пахнувший свёрток, потянулся, зевнул и остановился посреди комнаты, посматривая то на заваленный верстак, то на лежанку, уютно застеленную плащом. Дисциплина победила, и когда вернулся сосед, лучник трудился за верстаком, мурлыча себе под нос.

— Тáкко! — приветствовал вошедший.

— Здорово, Верéн!

— Есть чего пожрать?

— А то! Глянь на столе.

Верен заглянул в свёрток и с наслаждением принюхался.

— М-м-м, свежий!.. Что, разбогател, раз берёшь выпечку без уценки?

— С уценкой, — ухмыльнулся Такко.

— Когда-нибудь я расскажу Кайсе, что ты ходишь к ней только ради пирогов.

Оба рассмеялись. Верен успел спуститься к хозяйке за кипятком — жильцам она не разрешала разводить огонь, опасаясь пожара, — и нарезáл пирог тяжёлым боевым ножом, когда на лестнице вновь послышались шаги, и в комнату вошла девушка. Вечер выдался по-летнему теплый, но её платок был крепко завязан под круглым подбородком, а плащ запахнут. Такко улыбнулся ей, не отрываясь от работы, а Верен приветствовал шумно и радостно:

— Кайса-благодетельница! Да хранят тебя мука, вода, соль и всё, что ты кладешь в свои пироги! Верно, дело тётушки Аслаг процветает, раз утреннюю выпечку начали продавать с уценкой?..

Девушка застенчиво улыбнулась, и ее некрасивое лицо словно осветилось изнутри. Она молча прошла к столу и достала из-под плаща ещё один небольшой узелок, набитый пирожками, коржиками и прочим, что не продали в пекарне.

— Такко, заканчивай! — позвал Верен. — Останешься без ужина!

В комнате стемнело. Зажгли свечу, поставленную в миску с водой. Выпечка, принесённая Кайсой, пригорела снизу и лопнула по бокам, но разве это помеха для двух голодных парней! Уплетали так, что за ушами трещало. Кайса смотрела на них и улыбалась, держа дымившуюся берестяную кружку двумя руками. Она распустила и скинула платок, сняла вязаное верхнее платье и развязала ленту, стягивавшую в узел тонкую косу. Свеча бросала теплые блики на ее лицо, и оно казалось почти красивым.

— Он сказал, что всё, что может мне предложить — сопровождать его дочь делать прически! — негодовал Верен, потрясая коржиком, неровно облитым глазурью. — Я сказал, что не для того учился сражаться. Что за город! Если и завтра ничего не найдём, надо затянуть пояса и двигать в Нижний Предел. Говорят, там повеселее!

Верен говорил так почти каждый день, уже вторую неделю.

— Погоди, — остановил его Такко. — Ты ходил в каменный дом с цветником? В южной части города?

Верен кивнул.

— Я тоже был там сегодня. Странно, что мы не встретились… Маркграф заказал мне лук для девчонки.

— И ты взялся?

Такко мотнул головой в сторону верстака. В комнате уже стемнело, но из окна лился последний вечерний свет, и можно было видеть маленькую заготовку для лука, выгнутую в стапеле. Верен презрительно сплюнул и отвернулся.

— Я не делал детских луков раньше, — сказал Такко, расправляясь с остатками пирога. — Во всяком случае, таких слабых. Самому интересно, что получится.

— Где взял заготовку?

— В лучной лавке, где же ещё. Дитмар был рад от неё избавиться. Орешник двухлетней сушки.

Дитмар держал лучную мастерскую и лавку, которая раньше принадлежала его отцу, а до него — деду.

— Он не обрадуется, когда узнает, для чего тебе эта заготовка! — хмыкнул Верен. — Увёл у него такой заказ.

— Маркграф сам спросил, умею ли я мастерить луки, — пожал плечами Такко. — Буду делать самый простой. Девчонка там — сама как этот прут. Тонкая, бледная…

— За каким лядом ей лук? — зло выругался Верен, заедая обиду сочнем.

Остатки ужина убрали в узел и подвесили к потолку, чтобы не добрались мыши. Такко со свечой вернулся к верстаку и придирчиво оглядывал заготовку. Тряхнул головой, задул свечу и взял Кайсу за руку:

— Останешься?

Та кивнула все с той же мягкой улыбкой. Верен уже лег и старательно сопел, отвернувшись к стенке.

— Если мне хорошо заплатят, купим тебе то ожерелье, — прошептал Такко, обнимая Кайсу. Она уткнулась ему в плечо, вдохнула ставший родным запах — смесь свежеструганного дерева, клея и выпечки, которую она приносит почти каждый вечер. Ожерелье, приглянувшееся им обоим, стоило дорого и не могло сделать Кайсу красавицей, поэтому она тут же выбросила слова друга из головы. Тем более им было чем заняться помимо пустых разговоров.

Кайса покинула комнату под крышей ещё до рассвета — работа в пекарне начиналась рано. Верен, угрюмо пристегнув меч, снова ушёл вызнавать, не нужны ли кому охранники и телохранители. Такко, оставшись один, сел за работу. Дел было много: оперить два десятка стрел, сплести две тетивы и заняться заготовкой для лука, заказанного маркграфом.