Владимир Видеманн - Запрещенный Союз. Хиппи, мистики, диссиденты

— Вагоны со скотом? Так их уже отогнали!

— Куда?

— А хрен его знает? Вперед!

Что делать? Тупо идти вперед по рельсам? А главное, по каким? Тут их не один десяток, семафоры, разъезды… Видим, стоит на путях тепловоз, без состава, и вроде как начинает заводиться. Мы — к нему. Заскакиваем на подножку, поднимаемся в кабину машиниста. Там сидят два человека.

— Мужики, мы скотогоны, от своих вагонов отстали! Не подвезете?

— Да вы что, здесь посторонним не положено.

— Мужики, век свободы не видать! Скотина осталась одна, без присмотра! Вилы!

— Ну хрен с вами. Выпить есть?

— А как же, за этим и ходили!

— Давайте, только в окна не высовывайтесь.

Мы пристроились в пилотской рубке, достали родимую. Плеснули в железную кружку, пустили по кругу.

— Вам ехать-то докуда?

— Кабы мы знали… Давай, вперед!

— Нам тут недалеко, — говорит тот, что у штурвала, — а там как знаете.

Ну спасибо и на этом. Где-то с полчаса мы гнали, совершенно не понимая куда. Рельсы перед нами сплетались и расплетались, и кто знает, не отвели ли наш состав по ним куда-нибудь в сторону от столбового пути. Да и где он — столбовой? Наконец локомотив остановился.

— Ну вот, мы дальше не едем.

— Да вот же наши быки! — вдруг радостно кричит мой партнер.

В самом деле: буквально в ста метрах от нас, на одном из параллельных путей, мы увидели четыре знакомых вагона!

— Ну спасибо, мужики, выручили!

Машинисты подозрительно посмотрели на нас. Наверное, подумали они, просто бомжи какие-то на халяву едут абы куда. Ну не может быть такого, чтобы так, на шару, как в такси — прямо к месту назначения. Но мы уже с энтузиазмом пересекали железнодорожное полотно в направлении родных теплушек, откуда раздавалось веселящее сердце мычание наших рогатых питомцев. Едва мы заскочили внутрь, как состав тронулся. Успели буквально в последнюю минуту!

— А ты где был? — спросила меня с пьяного просонья Юлька, все это время, видимо, рубившаяся на сене в углу вагона.

— Как где? Вот, принес! — И я торжествующе продемонстрировал ей очередную «Столичную».

— Ну раз так, наливай!..

Через несколько дней степного перегона на горизонте замаячили огни большого города, причем в его контурах явно угадывались многоэтажные дома, а не приземистые сакли, составлявшие основную часть жилого фонда тогдашнего Казахстана. Это что еще такое? Вроде как на карте ничего подобного в этих местах не обозначено. Уж не «белочка» ли посетила с многодневного перепоя? А город-призрак тем временем неуклонно приближался. Состав постепенно замедлял ход, и вот он уже едва ползет со скоростью велосипеда. Впереди по ходу движения в смеркающемся воздухе стало вырисовываться приземистое здание вокзала, стоявшее чуть ли не прямо посреди голой степи, тогда как мерцавший окнами многоэтажек блочный массив постепенно отходил в сторону, словно убегая от любопытных глаз не посвященных в тайны степного миража. А вот и платформа. Вдоль всей ее протяженности стояла плотная цепочка автоматчиков в военной форме, а на фасаде вокзальной коробки красовалась загадочная надпись: «Тюратам». Это что еще за чертовщина? Зона, что ли? Наш поезд плавно, не останавливаясь, прошел вдоль всей платформы. Я пытался разглядеть поподробнее немногочисленную публику за линией оцепления. На зэков вроде не похожи, на казахов тоже. Сплошь лица славянской национальности. Высунувшись из теплушки, глянул в хвост состава и увидел голову коллеги из соседнего вагона.

— Послушай, это что за «тюра» [162] Головка полового члена ( эст. ). такая? Зона?

— А ты не знаешь? Э-э, это же Байконур!

— Байконур? А что ж написано «Тюратам»?

— Тюратам — название станции, а город называется Байконур. Запретная зона, секретный объект. На карте не обозначен.

На следующий день мы прибыли в Кызыл-Орду. «Кызыл» по-казахски значит «красная», но в данном случае речь шла не о какой-то там Красной Орде чингисидов, по аналогии с Белой или Золотой, а о Красной столице — первой столице красного Казахстана на заре советской власти в этих местах в начале 20-х годов XX века. Я соскочил на землю размять конечности. Прямо напротив наших теплушек стояло несколько желтых цистерн, в которых обычно перевозят мазут и всякие жидкости. Из соседнего вагона выскочил горячий эстонский парень, тоже спросонья.

— Это что за ерунда? — механически спросил он меня, пальцем указывая на цистерны. — Их как-то можно обойти, посмотреть, что там на станции? Может быть, пиво есть? А то мне эта «Московская» уже вот так! — Он поднес ладонь к горлу.

— Хрен его знает.

— Пойду посмотрю.

Он схватился обеими руками за железную лесенку, припаянную к цистерне, и рванулся вверх. Забравшись на емкость, огляделся вокруг:

— Ни хрена тут нет, одни вагоны!

— Эй, посмотри, что там внутри! — крикнул ему русский ветеран, тоже вываливший из вагона на свежий воздух (если можно так назвать пыльную атмосферу сорокаградусной жары резко континентальной полупустыни).

Эстонский парень рванул крышку люка на себя. Та поддалась и со скрипом открылась. Парень сунул в отверстие сначала голову, затем руку:

— Kuradi raisk, siin on veini! [163] Черт побери, здесь вино! ( эст. ) — воскликнул он с интонацией крайнего удивления. — Ребята, здесь вино!

— Ведра, несите ведра! — мгновенно отреагировал на благую весть ветеран.

В каждом вагоне мы держали по четыре стандартных ведра — носить воду быкам, если рядом с вагоном не найдется подходящего шланга, достававшего до бочек. Вмиг была составлена живая цепь-конвейер, по которой ведра передавались из рук в руки: снизу-вверх пустые и обратно — уже наполненные целительной восемнадцатиградусной влагой настоящего белого вина. Правда, чьего производства, установить не удалось, но не в этом счастье! Вероятно, цистерны шли на Байконур, тамошнему персоналу тайного космического объекта. За вредность, так сказать. Говорят, белое вино снимает радиацию. В считаные минуты все 16 ведер были до краев наполнены искрящимся соком Диониса, и мистерии начались, затянувшись, как и положено в таких случаях, на всю ночь…

Покинув Красную Орду с ее верблюдами и вросшими в бурый песок саманными хижинами туземцев — потомков первых комиссаров советской власти на древней Казахской земле, — мы достигли на следующее утро другого знакового места республики: города Туркестана (древней Ясы), основанного еще в 490 году до нашей эры. Здесь некогда жил и творил известный в Средней Азии шейх из ордена кадирийя Ходжа Ахмет ибн Ибрагим аль Ясави (1041–1166), который считается основоположником не только тюркского суфизма (по линии Абу-Бакра — Салмана Фарси — Абу Йакуба Йусуфа аль Хамадани аль Бузакджирди), но и тюркской поэзии. Его произведение «Диван-и-хикмет» («Книга мудрости», или «Хикметы») до сих пор почитается мюридами основанного шейхом тариката ясавийя, декларирующими стихи мастера во время бурных зикров, которые часто заканчиваются для наиболее рьяных адептов впадением в состояние экстатического катарсиса на пороге комы.