Юрген Ангер - Шварце муттер

- Ты что, читаешь по губам? – восторженно изумился Петер, - Говорят, Нати и в самом деле в тяжести…

- Мой де Лион успел научить меня, - смущенно признался Яков, - Это бывает полезно.

Наверху, на горке, щеголь в шубе обошел кругом пустующие санки, и кокетливо и невинно пригласил с балетным полупоклоном саму императрикс – мол, садитесь. Та зарделась – смуглым, почти терракотовым румянцем, ласково поманила искусителя к себе и что-то такое прошептала ему – лицо щеголя не изменилось, но накрашенные его глаза приоткрылись. – чуть шире.

- Что такое она ему сказала? – тут же пристал любопытный Петер.

- Не понял, не видно было, - соврал Яков. Пусть и разобрал он слова – передавать их Петеру было бы подло, довольно того, что по глупости он уже выдал красавицу-гофмейстрину, - А кто – он?

- Этот малый тут главный, это церемониймейстер, обер-гофмаршал, - Петер поднял брови и закатил многозначительно глаза – мол, посчитай и этого галанта, - Рейнгольд фон Левенвольде.

- Ничего себе, - Якову весьма понравилось сложносочиненное галантское имя, - О, глянь, какой лев! Тут можешь и не закатывать глаза, я сам обо всем догадался.

На балкон ступил – и в самом деле, настоящий светский лев, и все мгновенно оборотились к нему, и сама императрикс, и свита, и два бюренских синхронных супружеских клюва.

Господин сей стоил и внимания, и восхищения – тонкий в талии, с гордой осанкой военного, и с головой, занесенной высоко – будто у принца крови. У него и профиль был – из тех, что бьют на монетах, и усмешка змеи, и глаза змеи – узкие, длинные, злые. Он поцеловал царскую ручку – и сама императрикс, прежде державшаяся с ясной веселостью, вдруг затрепетала от его поцелуя. Так солнце, выходя, гасит звезды, нет, так затмение – вдруг гасит солнце…

- Ландрат приехал, - прошептал с придыханием Петер, - Все, теперь все подвинутся, а нашего Корфа и вовсе зашлют – далеко и надолго, дай бог, если обратно на Митаву. Солнышко наше взошло…

- А он ландрат – чего? – уточнил Яков.

- Лифляндии, чего же еще. Прибыл на коронацию, подтвердить вольности для своих дворян, да только вот увидишь – останется насовсем. Брат грел ему место, и наконец-то дождался – вернулся волк в собачью стаю.

Яков не успел расспросить – поподробнее про брата. Двое саночек собрались ехать наперегонки и стояли рядом, и четыре дамы парами усаживались на сиденья, обмениваясь французскими колкостями. Доктор Лесток по ту сторону ската заволновался – одна из катальщиц была его питомица, божественная Елисавет.

- Давай с нами, Ренешка! – поманила плутовка-цесаревна красивого церемониймейстера, и тот, пожеманничав для виду, стремительной птицей взлетел на запятки, оттолкнулся от резного борта легкой ножкой – и санки понеслись.

- Центровка нарушится, - предрек Петер.

Ландрат, даром, что лев и змий, вдруг вознесся на другие запятки, и вторые саночки сорвались вдогонку за первыми. То ли ландрат был тяжелее, то ли сильнее оттолкнулся – посреди горки оба экипажа зацепились друг за друга, завертелись на льду, опасно забились о борта, дамы верещали, а кавалеры – гортанно смеялись, переглядываясь, словно перелаивались молодые псы. Импровизированный поезд достиг земли почти без разрушений – разве что с Лисавет слетел ее соболиный малахай, а ландрат – ободрал о резные борта свои драгоценные ботфорты. Дамы поднялись с санок, и санки, отныне единые, как собаки в греховной сцепке – тут же утащены были лакеями.

Яков глаз не мог отвести от красавицы Лисавет, румяной и белой, и та – поймала его взгляд, и незаметно подмигнула симпатяге доктору, пока взволнованный Лесток реял над нею своими совиными крылами.

- Псст, - раздалось за спиною Якова, словно подманивали кошку. Петер, дубина, тем временем во все глаза таращился – как дамы отряхивают друг друга от снега.

Яков обернулся – его подзывал из-под горки церемониймейстер с дивным именем Рейнгольд. Другой соперник, ландрат, только что вознесся к балкону на фуникулере, к своей венценосной добыче, а этот – отчего-то все прятался под горкой.

- Пойдем со мной, Коко, ты мне нужен, - загадочно промолвил щеголь и красноречиво опустил ресницы, Яков проследил за его взглядом, вниз до теплых шерстяных гетр – одна гетра была темной от крови. Яков понял – вот он, звездный час для молодого хирурга. Не зря умельцы снабдили борта горки узорчатой резьбой…

- Рад служить вашей милости, - доктор подхватил саквояж с инструментами, и уже бежал следом за своим драгоценным пациентом, под скат, в дверку для слуг, и дальше – по хитросплетениям коридоров.

- Вашему сиятельству, - поправил, полуобернувшись, пациент, - Перед тобою граф, дубина.

- Нижайше прошу прощения, - сладко повинился Яков, - ваше сиятельство.

Они уже влетели вдвоем в парадную анфиладу, граф огляделся, что-то прикинул про себя, и резво устремился в боковую комнату, узкую, но с высокими потолками и светлым окном. Здесь он сбросил с плеч пушистую шубу, и упал с размаху на козетку, и вытянул раненую ногу:

- Смотри!

Под шубой обнаружился его придворный кафтан – затканный золотом так, что не видно было бархата, блестящий и шуршащий, словно фольга. Нарядный пациент тряхнул белокурыми завитыми волосами, столь экзальтированно, что ударили по щекам его длинные серьги и рассыпались из локонов державшие высокий начес бриллиантовые шпильки:

- Ну же!

Яков присел на корточки перед козеткой, снял с пациента туфлю, и гетру, и разорванный чулок.

- Что же там такое, Коко? Я – умру?

Это его «Коко» означало по-французски «котеночек», «киса». Яков взял в ладони изящную, как у балетного танцовщика, белую ножку – пациент задушенно хихикнул:

- Щекотно же, Коко…

Вдоль тончайшей щиколотки тянулась длинная кровоточащая царапина, глубокая и уже чуть запекшаяся, слава богу, что без грязи и без заноз. Яков раскрыл саквояж, достал спирт и повязки, и начал промывать рану:

- Вы будете жить, ваше сиятельство – долго и счастливо. Рана пустячная…

Пациент прерывисто вздохнул и теперь смотрел на доктора, следил за его руками – с испуганным ожиданием, словно кролик за удавом. Даже брови его, подчеркнутые золотистой тушью, подняты были трагически. Пахло от графа – помадой, и пудрой, и особенно недавним пряным глинтвейном. Яков наложил мазь, перебинтовал рану, собрал с пола рассыпанные бриллиантовые шпильки – как звезды с темного неба:

- Вы их потеряли, ваше сиятельство.

- Оставь себе, Коко – заработал…

- О, Рейнгольд! – на пороге стояла взволнованная и перепуганная дама, та самая красавица с горки, что вдруг оказалась брюхата – обер-гофмейстрина, - Что с вами такое?

- Пустое, Нати, - отмахнулся лениво ее Рейнгольд, - Уж точно не стоит ваших слез. Я дам тебе записку, Коко, - повернулся пациент к своему доктору, - Возьми в гардеробной для меня чулки. Смотритель гардеробной знает мой почерк, - он карандашом в блокноте начирикал что-то по-французски, вырвал лист и подал Якову с небрежной, нет, с пренебрежительной грацией, - Нельзя же мне возвращаться к ЕИВэ – с голыми ногами, правда, Нати?