Эрих Куби - Русские в Берлине [Опыт Второй мировой войны. 1941–1945] [litres]

Эйзенхауэр сообщил советскому Верховному главнокомандованию, что он остановил свои армии на Эльбе и на западных границах Чехословакии, дабы не слишком растягивать свои линии снабжения. У неосведомленного в этой жизненно важной информации штаба армии Венка создалось впечатление, что американцы были заняты операциями на «демаркационной линии» по Эльбе.

В своем бункере фюрер держал последний совет со всей нацистской верхушкой. Он слушал доклад Йодля с явным безразличием, пока генерал не подошел к ситуации на севере Берлина. И тут Гитлер спросил, развивается ли наступление Штайнера, которое было приказано начать еще 20 апреля и которое с тех пор не выходило у него из головы. Сам факт, что Гитлер позволил обсуждению продолжаться без того, чтобы хоть единожды спросить о том, что, по его мнению, должно было быть наиболее важным вопросом, указывает на то, что он приготовился к худшему. Такова была его манера – не обращать внимания на неприятные события или откладывать их до самого последнего момента.

И вот настал тот самый последний момент. Гитлеру стало известно, что Штайнер не пошел в наступление, что он оказался не способен начать его из-за недостатка войск и что русские уже втягиваются в город с севера. Гитлер все еще достаточно владел собой, чтобы приказать всем, кроме Кейтеля, Кребса, Йодля, Бургдорфа и Бормана, уйти (Геббельс на совещании не присутствовал). И лишь тогда он сорвался, сначала впав в безумное неистовство, а затем дав волю неконтролируемым рыданиям.

Вскоре после этого Гитлер признал, что война проиграна, и сказал, что застрелится. На этот счет у нас есть только косвенные свидетельства: капитану Болдту, адъютанту Кребса, сообщил об этом сам Кребс и второй адъютант, Фрейтаг-Лорингховен, который присутствовал при этой сцене. Также Гитлер заявил, что умрет в Берлине.

Очевидно, с того самого дня Гитлер утратил интерес к тому, что происходило во всей остальной Германии; его заботила лишь судьба Берлина и его собственная. Все его последующие приказы были равносильны полному сложению полномочий. Дёниц должен был принять на себя командование северным направлением. Кейтелю и Йодлю следовало отправиться в Берхтесгаден. Видимо, Гитлер не смог решиться предоставить Герингу такую же власть на юге, какую дал Дёницу на севере. Он совершенно разочаровался в своем рейхсмаршале и поэтому оставил проблему командования на южном направлении нерешенной. Борман отказался покидать Берлин, и ему позволили остаться в бункере. Семья Геббельса, вместе с шестью детьми, перебралась в бункер по личному требованию Гитлера.

Вместо того чтобы ускорить конец, прижав Гитлера его собственным признанием, что все потеряно, его окружение делало все, дабы поднять его дух. В частности, генералы вводили фюрера в заблуждение, будто у генерала Венка припрятан козырь в рукаве. Начальник штаба, самый информированный из всех немецкий офицер, потчевал Гитлера безрассудной идеей совместной операции 9-й армии (окруженной в лесах Шпревальда) и 12-й армии Венка, которая по большей части состояла из наспех сформированных и плохо экипированных дивизий. Оживили даже призрак Штайнера. (Генерал Венк, в различных своих публикациях, придерживается другого мнения насчет боеспособности своей армии, однако его аргументы неубедительны.)

Тем роковым днем 22 апреля было принято только одно важное решение – предложение Йодля отозвать все войска, сражающиеся против западных союзников, на защиту Берлина. Более того, Геббельс вознамерился вывести на баррикады все гражданское население. Соответственно, он взялся за дело с той энергией, из-за которой его так боялись в 1920-х годах.

Сами жители Берлина провели тот день в несколько менее экзальтированной атмосфере. С одной стороны, радио не переставало вещать, что каждый, кто использует электричество для приготовления пищи, будет казнен; с другой стороны, были выданы специальные рационы, чтобы поддержать в людях бодрость духа: полкило мяса, 250 граммов риса, 250 граммов бобов, полкило сахара, 100 граммов солодового кофе, банка консервированных фруктов и 30 граммов натурального кофе.

Это было воскресенье. Город почти полностью окружен советскими войсками. Те части Рейхсканцелярии, что возвышались над землей, превратились в груду осыпающихся руин.

«Снаряды были не так опасны, как бомбы. Когда мы обнаружили, что некоторые части города уже заняты, но промежуточные зоны до сих пор «свободны», мы подумали: «Похоже, у русских нет карты города». Я разговаривала с солдатом, который утверждал, будто видел у Зоопарка самого Гитлера с фаустпатроном в руке. Солдаты на нашей улице, рядом с Литцензе, варили манку, навалив в котел джема и масла. В результате получилось жирное розовое месиво. Хлеба у них не было. Они оставили свои танки, сплошь украшенные ветвями деревьев и цветами. Воспользовавшись случаем, молодые девушки просили солдат, с которыми они переспали, признать свое отцовство в письменном виде – на тот случай, если худшие опасения все же сбудутся. В соседнем парке в свежих могилах лежали похороненные солдаты, а на Кантштрассе выбросили первые белые флаги. Я пришла сюда, потому что наш колодец совсем пересох» (из беседы с женщиной-журналистом).

«Мы принялись ликвидировать противотанковые ловушки, рвы и т. д. Всю имеющуюся еду собрали и разделили на рационы. Чтобы пополнить наши припасы, нескольким мужчинам велели отловить раненых лошадей и зарезать их. В доме местного партийного лидера мне удалось организовать пункт первой медицинской помощи для солдат и гражданских – точно такой же, как ранее в церкви. Доктор-испанец из местного лазарета обратил всю свою неиссякаемую энергию на наше дело. Вскоре нам пришлось превратить церковь в военный госпиталь, а дом партийного босса в гинекологическое отделение. В нем оказывали экстренную помощь женщинам, подвергшимся насилию. К несчастью, таких эксцессов становилось все больше, поэтому мне пришлось попросить советского командира принять меры. Мне пообещали, что виновные будут наказаны – если женщины назовут их имена, чего по большей части не могло случиться. С другой стороны, мы сами видели, как русские офицеры расстреливали своих людей, уличенных в преступлении. Дабы полностью избежать подобных инцидентов, я попросил женщин ночевать в церкви. Мне удалось отвадить солдат, говоря им: «Здесь женщин нет, я священник, а это церковь».

Понимание, с которым советские командиры отнеслись к моим просьбам, оказало нам неоценимую помощь. В частности, один особо отзывчивый офицер штаба поведал мне о возможных причинах того, почему советские войска вели себя столь неподобающе. Он рассказал, что нацисты устраивали для своих солдат бордели за линией фронта с девушками с оккупированных территорий, чего Красная армия никогда не делала» ( Грубер , цитата из работы).