Луи Буссенар - Избранные произведения. II том

Когда оба очутились на твердой почве, Галуа, в полуобморочном состоянии, не веря, что избежал чудовищной опасности, начал лепетать своему спасителю слова благодарности. Мартен холодно пожал плечами и пошел прочь, как бы желая уклониться от этих изъявлений чувств. Он подошел к Бамбошу, считавшему своим долгом начальника выразить восхищение.

— Дурак ты, — буркнул в ответ колосс. — Ну, дал бы я ему увязнуть в этой каше, так мы бы потеряли сто пятьдесят фунтов свежатины. Он довольно упитанный, наш товарищ Галуа.

— Так ты снова возвращаешься к своей мысли?

— Да, Бамбош, и сейчас более, чем раньше. Сам видишь — мы не нашли ничего съестного… На зуб положить нечего… А соловья баснями…

— Может быть, мы достанем еду и без того, чтобы прибегать…

— Дудки! И ты увидишь, настанет момент, когда мы будем счастливы сожрать кусок себе подобного…

Оглушенный, Бобино рухнул как подкошенный, не дойдя до дома несколько сот метров. Удар был так силен, что он долго пролежал без сознания. Ему показалось, что он умирает, и последние его мысли, полные тоски и сожаления, были обращены к той, которую он так любил.

Очнувшись, Жорж почувствовал жаркое дыхание, ощущая, как что-то теплое и влажное касается его лица. Бобино протянул руку и нащупал шелковистую собачью шерсть. В ответ на его движение собака завыла. Завыла горестно, почти по-человечьи, ее вой походил на рыдание… Он узнал свою собаку, любимицу всех домочадцев, отвечавшую им самой пылкой привязанностью.

Пес продолжал выть и вылизывать ему лицо, как будто желая возвратить к жизни.

— Атос! — прошептал Бобино.

Умное животное попыталось встать на задние лапы и вдруг чуть не упало на хозяина. Юноша протянул руку и машинально погладил пса.

Пес взвизгнул, как будто это легкое прикосновение причинило ему нестерпимое страдание. Бобино почувствовал, что рука его испачкана какой-то горячей, немного липкой жидкостью. Сквозь стиснутые зубы он с ужасом пробормотал:

— Кровь…

Наконец ему удалось открыть глаза, до этого он действовал на ощупь.

Молодой человек лежал на обочине дороги, в густом кустарнике, куда его, должно быть, перетащили после того, как нанесли по голове удар, едва не стоивший ему жизни.

Горизонт пламенел, плясали зловещие отблески пожара. Едкий дым медленно распространялся в тяжелом влажном воздухе и застаивался в нем, наполняя все вокруг специфическим запахом горящего дерева ценных пород. Лежа на земле, неподвижный, на фоне зарева он видел хрупкие, переплетенные между собой травинки.

Скованный смертельной слабостью, несчастный думал, холодея от страха: «Дом в огне… Я ранен, вероятно, смертельно… Берта, что станет с Бертой?..» Он хотел выкрикнуть любимое, такое дорогое для губ имя — и не мог. Так велика была слабость, что он издал только стон, перешедший в рыдание. Отчаяние его было тем более ужасно, что он ничего не знал, а это неведение открывало дорогу самым жутким предположениям.

Тогда Бобино попытался позвать на помощь. Собрав все свои силы, он попробовал подать сигнал тревоги. Увы, опять ничего, кроме стона, но на этот раз еще более тихого и жалобного. Голос не повиновался ему! Так бывает во сне, когда вас душит кошмар…

«Я пропал… — подумал он. — Я ничего не смогу сделать для Берты… О Берта, любовь моя!»

Сознание собственного бессилия пронзило его как кинжал. И этот побывавший во многих переделках, закаленный мужчина заплакал, как ребенок.

И тут лизавший ему руку пес вновь завыл. Теперь это был так ясно выраженный громкий предсмертный стон, что он перекрыл гудение пожара.

Сквозь дождь искр Бобино увидел бегущих к нему людей, чьи силуэты показались ему огромными на фоне кровавого зарева. Его нашли благодаря несчастной собаке. Дружеские руки подняли его. Он ясно расслышал обращенные к нему слова сочувствия:

— Бедный юноша! Какой удар для него… Неужели он мертв? Увы, может, так для него и лучше…

Жоржа вынесли из зарослей, куда его оттащил убийца, заметавший следы преступления.

Пес, на чьей белой шерсти на боку виднелись пятна крови, ковылял сзади, продолжая подвывать.

Бобино бережно перенесли в пощаженный огнем павильон.

Не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, не в силах собраться с мыслями, он мучительно искал какого-нибудь знака или намека на судьбу жены, мысли о которой терзали его.

Его уложили на низкий диван. Бобино страдал от жажды, у него начинался бред.

Через распахнутые двери павильона был виден охваченный огнем дом. Бобино слышал, как окружающие горько сетуют и причитают с детской непосредственностью, присущей креолам в выражении чувств. Его посадили, поддерживая за плечи, и поднесли к губам стакан воды. Он жадно выпил, это принесло минутное облегчение.

Бобино вновь попытался заговорить, но зародившийся было лепет замер на его губах от жуткого зрелища, открывшегося взору. Двое мужчин несли на самодельных носилках изуродованный женский труп. Длинные, черные как смоль волосы мели землю, точеные плечи проглядывали сквозь прорехи варварски разорванной в клочья одежды. Из устрашающей раны на горле стекала струйка еще горячей крови… Рана с рваными краями была похожа на укус.

Подобную рану мог нанести тигр или какой-нибудь другой хищник из семейства кошачьих, любящий, смакуя кровь жертвы, почувствовать, как она, еще живая, трепещет у него в зубах. Но — любовь эгоистична, и у Бобино отлегло от сердца. Он понял, что убитая — отнюдь не Берта. Это была мулаточка, прелестная Фиделия, милая, преданная подружка несчастного Боско…

Фиделия мертва… Фиделию убили…

«Боже милосердный, — холодея от ужаса, думал Бобино, — что же стало с Бертой?»

В это самое время группа негров и двое белых подвели к павильону мужчину со связанными руками, с трудом передвигавшего ноги.

— Боско! — хотел воскликнуть граф.

Но с уст его сорвался лишь жалобный стон…

Белые господа в черных сюртуках имели важный вид. Бобино узнал в них судейских чиновников. Боско вырывался из державших его рук. Войдя в полутемный павильон со двора, озаренного пожаром, он почти ослеп.

Внесли коптящие факелы, их колеблющееся пламя осветило помещение.

Тут Боско заметил свою подругу и испустил леденящий душу крик раненого зверя, от которого кровь застыла в жилах у всех свидетелей этой драматической сцены.

Один из чиновников глянул на Боско с видом одновременно угрожающим и самодовольным, как бы говоря: «Давай, давай, продолжай в том же духе! Но уж меня-то ты не проведешь».

Решив воспользоваться первой минутой, когда от неожиданности и потрясения человек становится более покладистым и легче сознается, судейский чиновник величественным жестом указал на труп и напыщенным тоном, которому он старался придать достоинство, произнес: