Жан-Кристоф Руфин - Кругосветное путешествие короля Соболя

Я видела, как менялось его лицо, пока я говорила. Он открыл рот, чтобы ответить, но слова не шли. Он поднялся, отвернулся к костяным ребрам хижины, потом встал ко мне лицом:

— Ничей я не пленник, Афанасия.

— Что вы хотите сказать?

— Я по доброй воле вступил в этот заговор и остаюсь в нем без всякого принуждения.

— Вы заявляете мне, что… вы меня обманули?

Приглушенная атмосфера замкнутого пространства, колеблющееся пламя свечей, животный запах мехов, наваленных в полутьме, — все придавало сцене странную торжественность. Когда Август приблизился, чтобы доверить мне свои мысли, он показался мне прекрасным, как никогда. Как бы неприятно мне ни было услышать его слова, вид его очерченного тенями лица, благородство манер, гармоничные движения сильных рук наполнили меня неожиданным счастьем.

— Афанасия, вы ведь знаете, каково мое происхождение и какое положение я занимал до плена? Мы достаточно говорили об этом, и вы пролили слишком много слез над моей разбитой судьбой. Неужели вы думаете, что мне достаточно той свободы, которую дал мне ваш отец? Настоящая свобода для меня — это занять свое место в мире, вырваться из царящего здесь абсолютного произвола. Назначат другого коменданта, и он будет вправе опять заковать меня в кандалы. Какая надежда останется мне, пусть свободному, покинуть эту унылую дыру?

— Но я… — вырвалось у меня.

— Вы, Афанасия, вы… Что я могу вам предложить? Брак, который превратит вас в жену ссыльного и поселить в одной из этих лачуг, которую обставила ваша мать и куда я заглянул во время одной из поездок на побережье? Жизнь в окружении свинцовых горизонтов, среди изгнанников и медведей. Если только я чудом не получу какой-нибудь пост в сибирском городке, который покажется нам чудесным, потому что будет чуть ближе к Москве…

Я молчала. Слова Августа звучали весьма убедительно. Однако общий смысл его речи казался мне проникнутым ложью — как деревья, источенные жучками, еще хранят видимость здоровья, хотя уже готовы рассыпаться в прах.

— В таком случае зачем же вы меня…

Август опустил глаза. Когда он начал отвечать, благожелательная мягкость его голоса возмутила меня еще больше, чем сами слова.

— Признаюсь, когда я прибыл сюда, то постарался снискать благосклонность коменданта и добился этого, давая уроки языков и музыки, которые доставили нам столько радости. Вы растрогали меня, Афанасия, и ваше общество всегда доставляло мне большое удовольствие. Однако же это вы…

Его смутил мой суровый вид, и он продолжил, напустив на себя ложную веселость:

— …это вы оказали мне честь своим признанием в любви, выступив заступницей — да так смело — перед вашим отцом, чтобы добиться моей свободы и предложить супружество.

Я вскочила. Лицо горело от оскорбления, словно он надавал мне пощечин. Мне захотелось плакать, но слезы высушил жар возмущения, которым пылало все мое существо.

Без сомнения, это были решающие мгновения в моей жизни. Именно в ту минуту я рассталась с детством и его наивными мечтаниями. В напряженной тишине крошечной хижины я увидела все: мою прошлую жизнь и жизнь будущую, необозримый ход существования, которое до сих пор я сводила к тесным рамкам семьи и замужества. В тот момент я и стала той, кем остаюсь до сегодняшнего дня.

— Вы лжете, друг мой, — сказала я, поворачиваясь к Августу, которого поразила произошедшая во мне перемена. — Вы лжете мне, а главное, вы лжете самому себе. Однако во многом вы правы.

Я сделала шаг вперед.

— Я люблю вас, Август, и вы тоже меня любите. Об этом вы не говорите. Но я в этом уверена. Не думаю, что вам уже случалось пережить подобную страсть. Вот почему вы не сумели ее распознать.

Я на мгновение замолкла, расхаживая вокруг Августа, который опять присел у свечей, и продолжила, словно размышляя вслух:

— И все же вы правы: я хотела, чтобы вы заплатили за нашу любовь слишком дорогую цену. Я решила, что добилась для вас свободы, а на самом деле собиралась заточить вас в невыносимой перспективе пошлого брака, душной жизни в тесных берегах.

Откуда брались эти слова, удивлявшие меня саму? Мне казалось, что я открываю неведомый континент, одновременно описывая его.

— Что касается вас, — снова заговорила я, — вы не говорите правды, возможно, потому, что сами ее не знаете.

Август приподнял брови.

— Я хочу сказать, что вы стремитесь к побегу не затем, чтобы занять подобающее место в стране, где вы родились.

— Не затем?

— Нет. Вы сами рассказывали мне, что, несмотря на многочисленные попытки, все там потеряли, а ваша государыня запретила вам туда возвращаться.

— Это верно. И что тогда?

Я подтянула тюк с мехами и пристроила его напротив Августа. Села и взяла его руки в свои.

— Тогда получается, что свободой вы называете неизвестность и вашим поприщем становится целый мир, со всем лучшим, если оно вам суждено, и всем худшим, если оно должно случиться. Я понимаю это и хочу, чтобы вы знали: мое самое горячее желание — увидеть, как к вам приходит это счастье. И разделить его с вами.

Я приблизила его руки к своему лицу и только тогда дала волю слезам.

— Почему вы не попросили меня последовать за вами? — сказала я меж двух всхлипов. — Я пойду за вами на край света.

Август плакал вместе со мной. Посмотрите на него сейчас, на этого большого дурня: он готов пролить слезу всякий раз, когда мы говорим о том трагическом и чудесном моменте.

— Никогда, — ответил он, — никогда я не осмелился бы предложить вам такое.

— Но когда любят по-настоящему, Август, то желают счастья любимому. Я предложила вам то, что еще вчера считала единственным выходом, обеспечивающим это счастье. Но теперь я вижу другой выход, принимаю его и даже желаю.

Мы встали и поцеловались с такой яростной страстью, какой еще никогда не испытывали.

Между нами не осталось ни недомолвок, ни условностей, которые до той поры мешали проявиться желанию и нежности. Осмелюсь ли я признаться, что там, на груде мехов, в хижине, лишенной минимальных удобств, я и стала настоящей женой Августа?

Мы еще долго лежали, сплетясь, и слушали царящую снаружи тишину. Нас наверняка искали, но никому не пришло в голову обнаружить нас в нашем укрытии. Обмениваясь любовными признаниями, мы обговорили наши будущие роли. Отныне я была полноправной участницей заговора и в этом качестве поклялась хранить тайну. Сначала все должно было оставаться без изменений, и мне предстояло занимать привычное место подле родителей. Я буду куда полезнее внутри форта, где смогу за всем наблюдать.

Я получила от Августа заверение, что Степанова не казнят. Раз уж я позволила себе играть жизнью несчастного, то как минимум обязана была ее сохранить.