Егор Иванов - Вместе с Россией

Мужик вырастил и собрал с трудом урожай, а вся прибыль от его труда оказалась в Петрограде, в акциях железных дорог, экспортных хлебных фирм, элеваторов… Рабочий сварил сталь для рельса, по которому повезут хлеб, а сам голоден. Прибыль от его труда увеличила цену акций новороссийского общества «Юзовка» в Донбассе или общества «Русский Провиданс»… Даже где-то в джунглях негр под палящим солнцем срубает сахарный тростник, а на нью-йоркской бирже поднимаются акции сахарных заводов, пароходных обществ…

У биржи своя логика. Для нее чем хуже, тем лучше. Вот опять пришли нерадостные вести с войны, — биржа упорно идет вверх. Будут вести еще печальнее — это будет означать, что война затягивается. Значит, франк, фунт, рубль, марка еще больше обесценится, а биржа будет крепче. Появится много новых миллионеров, чьи деньги выросли из воздуха, а фундаментом были кровь, горе, разлука и смерть…»

Мануса даже передернуло от собственных мыслей.

Размышляя, Манус не заметил, как оказался у ворот двухэтажного особняка с кокетливой башенкой. Он позвонил в тяжелую дубовую дверь, окованную железом и просвечивающую зеркальным стеклом.

Манус сбросил тяжелую шубу на бобрах в невидимые руки умелого лакея и поднялся на несколько ступенек по беломраморной лестнице с толстым ковром. Вместо перил здесь были четыре львиные пасти, держащие шелковый канат… Более дюжины гостей уютно и непринужденно расположились в белой мраморной зале на диванах и в креслах вокруг Матильды и великого князя Сергея. Кшесинская поднялась, приветствуя нового гостя.

В ее доме не докладывают о входящих. Француз-камердинер, он же мажордом, и второй лакей знают в лицо весь петербургский свет и осведомлены, кто именно приглашен сегодня на обед. Невидимый гостям буфетчик знает, кто какую марку вина предпочитает. Бутылка стоит уже наготове, помимо припасенных для обеда полагающихся к каждому блюду вин.

— Вот, наконец, и вы, милый Игнатий Порфирьевич! — делает Матильда несколько шагов навстречу.

Целуя ее душистую руку по неопытности несколько дольше, чем принято в обществе, Манус глазами следит за великим князем. Он неловко выпускает руку Матильды, когда видит Сергея Михайловича, направляющегося к ним.

— Серж, я думала, что монсеньор Манус уже не придет сегодня к нам, — шутливо представляет великому князю Игнатия Порфирьевича Кшесинская.

— Что вы! Что вы! Разве можно к вам не приехать!.. — оправдывается Манус. — Вы несравненная волшебница, Матильда Феликсовна!..

Пожимая князю руку, Манус снова делает это чуть дольше, чем следует, кланяется чуть ниже, чем принято, и искательно заглядывает в глаза, что уж совсем выдает его плебейское происхождение. Улыбка Матильды остается чуть дольше на устах, дабы ободрить и поддержать гостя. Рядом с хозяйкой все места уже заняты, одно свободно подле великого князя, и Манус не очень ловко плюхается на него. По-видимому, это место и было предназначено ему.

Манус сначала не знает, что сказать князю Сергею Михайловичу. Все-таки великий князь, дядя самого царя, а как мил и любезен! Подумать только! Он держится совсем как обыкновенный человек, но на самом деле он выше закона! Если, например, он убил бы кого-нибудь, то ни один суд империи не принял бы дела к производству…

Разговор перед обедом весьма оживлен. Манус постепенно втягивается в него, высказываясь на свою любимую тему — о банковском деле. К его удивлению, разные биржевые анекдоты, которые он рассказывает великому князю, заинтересовывают все общество, в том числе и дам. Вот сила биржи — и здесь собрались люди, которые знают цену деньгам, хотят и умеют их наживать.

Приезжает высокий блондин, похожий на англичанина — великий князь Андрей Владимирович. Он здесь тоже как дома. Он любезно здоровается со всеми и уходит к себе наверх переодеться к обеду.

Чуть запоздав, входит известный в биржевых кругах и, следовательно, Манусу представитель в России французской оружейной фирмы Шнайдера, толстенький, с красным апоплексическим лицом, словно насосавшийся крови комар, Рагузо-Сущевский. Манус всегда завидовал этому польскому пану, который благодаря умелой дружбе с Кшесинской и великим князем Сергеем Михайловичем озолотил за счет российского артиллерийского ведомства не только Шнайдера, но и себя. Судя по тому, как бросилась прекрасная Матильда навстречу этому раскормленному и самоуверенному господину, не забывал он и ее.

Рагузу сопровождает дама, по-видимому, как думает Игнатий Порфирьевич, его жена, вся увешанная бриллиантами, искрящимися в электрическом свете сильных ламп. Манус с трудом узнал в этой светской женщине худенькую балерину, которой он несколько раз любовался из партера Мариинки. Она напомнила Манусу еще об одном источнике, питавшем его зависть к Рагузе, — поляк был счастливым обладателем кресла в первом ряду партера Мариинского театра, в первом его абонементе — балетном. Места в первом ряду, как ложи бенуара и бельэтажа в этом абонементе, переходили по наследству и только по мужской линии. Действовал даже неписаный закон, по которому можно было перекупить кресло во втором или в третьем абонементе, но никогда — в первом, ни за какие тысячи рублей.

Если бы нашелся невежда, кто продал бы свое место в первом ряду партера, это был бы скандал на всю столицу! И только сам директор императорских театров мог распределить кресло, случайно освободившееся в связи с прекращением дворянского или высокочиновного рода в мужском колене. При этом он, как правило, запрашивал мнение о претенденте у своеобразного «дуайена [29]первого ряда» — дряхлого старика-сановника, дольше всех протиравшего бархат своего кресла.

Игнатий Порфирьевич знал, что, несмотря на все свои миллионы, ему никогда не видать собственного кресла в первом ряду первого абонемента, а Рагуза его имел.

Гостей пригласили к столу.

Впереди, почти не касаясь руки великого князя Сергея, словно парила в воздухе Матильда. Воздушное тюлевое платье ее жемчужно-голубого цвета дополняют сапфировые серьги и брошь, за которые, как гласила молва, его величество государь император заплатил в свое время Фаберже сто девяносто тысяч.

Во второй паре — жеманная и капризная Мэри, супруга Рагузо-Сущевского, рядом с великим князем Андреем.

По русскому барскому обычаю долго отдают дань закускам, накрытым в маленькой столовой, отделенной широкой дверью с витражом от зала, где накрыт и украшен цветами главный стол.

…В большом и грохочущем мире идет война. Миллионы грязных, завшивевших солдат подпирают в этот час спиной холодную глину окопов, младшие офицеры считают убитых и выбывших по ранению за минувший день. Где-то воет вьюга, заметая свежие трупы, или хлещет дождь, превращая траншеи в сточные канавы, не оставляя сухого места в землянках.