Егор Иванов - Вместе с Россией

Солдаты помолчали, повздыхали, потом второй голос снова начал:

— А я, Сидор, и не знаю, чаво опосля войны делать буду, ежели господь подаст пожить… Так я от всего отпал, что и сказать не могу. Здеся ты ровно ребенок малый, что велят, то и делай. И думать ничего не приказано, думкой-то здеся ничего не сделаешь… Чистая машина: что я — то и Илья, что Евсей — то и все…

— Ты, Никола, дурак, хоша и грамотный! — спокойно и веско произнес тот, кого назвали Сидором. — Задаром нас, что ли, палить из винтовки научили? Утомились мы на барских работах… Когда и по заповеди верили, что за труды много грехов простится… А теперя? У тебя на хозяйство разор, а Тит Титыч ваш второй али третий лабаз построил… Землица-то без мужика скудеет! А на хрен энтот Царьград — до него, чай, и в сапогах не дойдешь, истреплешь?! Вот и рассуди — куда нам прямее дорога: в окоп от германского «чемодана» прятаться али в деревне своей порядок навесть…

— Ты говори, брат, да не заговаривайся! — отозвался второй. — Куды ты клонишь, мать твою… В дезертиры наводишь, что ли?..

— Куды тебе с твоим Егорием! — поддразнил его Сидор. — Одно скажу: думаю я, что скоро дело сменится. Мы с покорностью идем, покуда греха боимся. А грехи разрешим — и другие нам пути найдутся…

Снова помолчали, потом Николай зашелестел бумагой.

— Я, братцы, душевную песню у антиллериста списал — так теперь выучить охота…

— Давай, сказывай песню!.. — встрепенулся Сидор.

Николай прокашлялся важно и, читая почти по слогам, начал:

Насте надо было идти давать лекарство в палату тяжелораненым, она скрипнула стулом, и голос мгновенно замолк. Солдаты притихли. Когда она ушла, Сидор успокоил собеседников:

— Не бойсь, братцы! Анастасия Петровна барынька не злая, у нее душа за солдата болит, самым тяжелым раненым завсегда помочь готова.

Настя вернулась через четверть часа, раненые уже разошлись по палатам. В госпитале было тихо-тихо. Казалось, что из-за окна слышен шелест падающего снега. Настя раздумывала над тем, что говорили солдаты. Она слышала в госпитале и другие разговоры. Напрашивался единственный вывод: народ, «серые герои», как их называли, устали от войны, от кровопролития. «Массы крестьян, — говорил Василий, — одетые в солдатские шинели, получили теперь представление об организации, научились стрелять и колоть штыками, озлились на мучения своих родных в тылу и свои собственные на фронте больше, чем на неприятеля. О немцах и австрийцах солдаты говорят без всякой ненависти, понимая, что те, как и они, — тоже подневольные люди, обязанные выполнять команды своих офицеров».

«Зерна революции и интернационализма всех трудящихся начинают прорастать», — припомнилась ей фраза Василия. Она сама это видела.

Наутро, по свежевыпавшему снегу и под ярким по-весеннему небом, Настя спешила домой. Ее ждало новое известие о муже. Сухопаров сообщил, что Алексей бежал из тюрьмы и сейчас его укрывают в Богемии верные люди.

По случаю войны пасхальный праздник в Петрограде был упрощен. Как и раньше, к слушанию пасхальной заутрени собрался к церквам весь Петроград. Как и раньше, особо торжественные службы имели быть в Исаакиевском и Казанском соборах. Но отменена была служба в Зимнем дворце.

Царская семья благолепно отстояла особый молебен о даровании победы российскому воинству в златоглавой церкви Воскресения Христова, что при Екатерининском дворце Царского Села. Присутствовали только близкие семье люди: граф Фредерикс с супругой, генерал Мосолов и дворцовый комендант Воейков с женами. Из великих князей не пригласили никого — трещина в доме Романовых, возникшая из-за критического отношения к Аликс вдовствующей императрицы Марии Федоровны, тлеющего и всеми улавливаемого конфликта между царем и главнокомандующим и их женами, становилась все шире и глубже. Александра Федоровна даже отказалась делать на пасху подарки родственникам и приказала купить пасхальные яйца с сюрпризами у Фаберже только для мужа, сына, дочерей и тех, кто был приглашен на заутреню в царскосельский храм.

Изрядно разговевшись, Николай увлек в дальний угол начальника канцелярии министерства двора и о чем-то милостиво беседовал с ним. Генерал был одним из самых доверенных лиц и не однажды доказывал, что достоин такой великой чести. Кроме других достоинств, он умел глухо молчать о делах монарха, но при этом собирать массу всяких полезных или интересных слухов, сплетен, разговоров в обществе и тактично докладывать их Николаю Александровичу.

Мосолов никогда не позволял себе ни в чем осуждать государя или членов его семьи, хотя знал о самодержце много такого, о чем простые смертные и не догадывались. Именно Мосолову Николай решил доверить свою истинную точку зрения на возможность сепаратного мира. Усадив генерала рядом с собой на широкий диван, Николай предложил ему турецкую папироску. Оба с удовольствием закурили.

— Александр Александрович! — обратился государь к генералу. — Я бы хотел вас просить совершенно конфиденциально об одной услуге…

Мосолов изобразил на лице величайшее внимание.

— Дело, видите ли… касается… э… — Царем овладела его всегдашняя робость, хотя он разговаривал на этот раз лишь с одним, к тому же близким по духу человеком. Однако важность темы сковала его уста и мысли, — предложений о сепаратном мире с Германией, которые сообщила в письме фрейлина Васильчикова… Как вы относитесь к этой идее?

— Ваше величество, если цели России — проливы и Галиция — будут достигнуты без кровопролития, то имеет полный смысл начать переговоры! — твердо высказался генерал. — Политике противопоказана рыцарственность и жертвенность, ваше величество! Интересы России для всех ваших подданных должны быть выше выгоды французов или англичан… Многие истинно русские люди не верят Англии, ваше величество! — с жаром закончил свою речь Мосолов.

— Вы правы, генерал! Мы должны печься о выгоде и прославлении России, о приращении ее могущества и территории… — раздумчиво сказал Николай. — Меня тоже очень беспокоит позиция Англии в отношении к проливам… искренно ли они обещают нам их отдать или это только маневр британцев?.. По-видимому, нам все-таки следует поинтересоваться у Вильгельма, насколько серьезно он готов к замирению и компенсации России за выход из войны.

Мне нужно доверенное лицо, которое можно было бы послать в Берлин прощупать намерения германцев! — неожиданно прямо в лоб заявил Мосолову царь. — Есть ли у вас на примете такой человек, которому можно было бы доверить эту великую тайну? Достаточно близкий к вам и заинтересованный в ее сохранении? Разумеется, это должен быть дворянин, могущий быть принятым в высоких германских кругах… Может быть, даже германским императором… И способный достойно представить Россию…