Игорь Маранин - К Вашим услугам, государь [СИ]

17 июня 1241 года, 11 часов утра

Последнюю неделю младшему гуунтеру хельветской секретной службы отчаянно, просто безумно не везло. Все летело кувырком, вставало с ног на голову, трещало по швам… Старая карга Судьба язвительно гримасничала и показывала свой противный сморщенный язык. Отправился в церковь — срезали кошелек с месячным жалованием. Заскочил на службу оформить донос — получил нагоняй за отсутствие должного усердия. Вернулся домой, заглянул в соседнюю конюшню — застал жену с конюхом. Хотел тут же заколоть негодяя, поскользнулся и угодил головой прямо в неубранную кучу навоза. Конюх сбежал. Жена прекратила истерично реветь и начала истерично смеяться. Умылся, вяло поколотил жену, сел ужинать с детьми, глядь, младшенький — ну вылитый конюх! Как раньше не замечал? Старший, слава Господу, совсем другой. Но если подумать, так на бывшего повара смахивает.

Теперь вот это дурацкое задание, от которого ни чинов, ни денег… Какой-то идиот донес, что в Богом забытой деревушке на границе с Империей местный лекарь Ахногель Гриппиус занимается изготовлением фальшивой майолики. Дурость какая — лекарь и майолика! Конечно, никакой майолики у этого Гриппиуса не оказалось — ни фальшивой, ни настоящей. Просто у соседей козы попередохли, которых Ахногель со своего огорода гонять замаялся — вот и вся майолика. Только задницу от долгой езды отбил.

Сам лекарь оказался человеком весьма учтивым, угостил гостя «сладким льдом» собственного приготовления, предложил отдохнуть денек-другой перед обратной дорогой, подлечить… э… больное место специальными мазями. И вот теперь они неторопливо закусывали, разбавляя тихий летний день вином и беседой. Болтал, правда, больше сам Ахногель. А гуунтер вполуха слушал местные деревенские сплетни. О том, как лет пять назад поймали настоящую ведьму — в канун святого праздника Пасхи наслала понос на полдеревни. О том, как деревенские девки пытались кузнеца приворотным зельем опоить. О том, какое несчастье случилось с молодой знатной парой… О, пожалуй, это стоит послушать внимательнее.

— Приехали они сюда уж месяца как два, — продолжал Гриппиус, — по всему видать, знатные господа. Молодые оба, должно быть, поженились только. Да тайком от родителей, так подозреваю. Я-то у них часто бывал, — доктор печально вздохнул, — молодой господин очень хворал. Лихорадка его мучила, да странная какая-то: временами вроде бы на поправку идет, а затем снова еле жив. Слыхал я, что в сарацинских странах такая болезнь водится. Короче говоря, помер он намедни. Вчера похоронили на нашем кладбище. А она, как увидела, что муж сподобился, так умом и тронулась. Сидит лохматая, неприбранная, в одной, простите, рубашке да хохочет целыми днями. Хохочет да плачет. При дворе себя воображает, будто принцесса она…

— Кто?! — вскочил пораженный гуунтер, — принцесса?! Ну-ка, старый дуралей, одевайся скорее да веди к ней!

17 июня, полчаса до полуночи

Отдалившись на безопасное расстояние от имения графа и его баскаков, Руперт и Крисмегильда устроили привал в небольшом лесном гроте, хорошо укрытом с дороги кустами лещины и можжевельника. Под ногами стелился толстый слой пружинистой хвои, на который они набросали свежей травы и расстелили рупертов плащ. Надо было передохнуть и обдумать — куда дальше двигать и на чем. Руперт предложил спрятаться в цирке до завтра, подкрепиться, а потом найти для девушки лошадь — и в Рим. Все казалось ему хорошо и ладно, наверно это уравновешенная и неунывающая Крисмегильда действовала на него как аквавита. От совокупного действия вчерашнего удара по башке, голода, удавшегося так легко побега и свежего воздуха, голова слегка кружилась, и все виделось как бы в голубой дымке.

Но Крисмегильду никто по голове не бил, к голоду она относилась привычно-стоически, а на жизнь смотрела трезво. Поэтому когда ее слова внезапно донесло до сознания Руперта, его словно обдало холодом:

— …забирайте своего коня, дорогой барон, достану вам снеди на дорогу, и к ночи вы сможете выбраться на заброшенную просеку, что лесорубы оставили — там вполне можно проехать незамеченным, я узнавала в деревне.

— Подожди, как это?.. — Забормотал он. — А ты?.. А мы?.. Разве ты не поедешь со мной?

— А вы представляете меня в кринолине, дорогой барон? В замке на приеме у короля? Да я там еще растеряюсь, чего доброго! — лукаво ответила девушка. — Каждому свое… Не по душе мне все эти интриги и хитрости, корсеты и шнуровки. Да и Орсо, поди, тоскует без меня, простая душа. И собачки. И…

— Нет, как же так?.. — не понял Руперт. — После всего, что было?.. (он прокашлялся). Ты, может, сомневаешься, так это, прямо в Риме и обвенчаемся, мое слово крепко. Из тебя выйдет замечательная баронесса!

Крисмегильда грустно улыбнулась:

— Руперт, милый, вы дороги моему сердцу, как никто прежде, но поверьте — зачахну я в замке, да и в баронессы не гожусь, не учена я политесу. Простимся без грусти, авось господь приведет еще встретиться и вспомнить славные денечки. Обдумайте все без страсти — и вы согласитесь со мной.

Руперт подавленно молчал. Возразить было совершенно нечего, но все равно ужасно грустно. Миссия в Риме, двор Арнульфа, хмурая усадьба, все эти гюнтеры и зуухели — все показалось таким унылым и серым. Он вообразил себя в цирке, с гирями и в обтягивающем полосатом трико и вздохнул:

— Триста тысяч пинков в крестец, ты как всегда права… Эх, проклятая жизнь! — он с размаху хватил кулаком по обросшему мхом валуну. — Раз в жизни встретил женщину, с которой мне воистину хорошо, и вот уже теряю ее!

— Впереди у вас, барон, сияющее будущее, при вашей доблести и благородстве вы еще завоюете себе самую прекрасную высокородную даму, — лукаво ответила Крисмегильда. — Но ведь расставаться нам только завтра, сегодняшний вечер принадлежит нам! Мы заслужили его, верно, дорогой? — и она нежно прильнула к нему, увлекая его в шатер пышной зелени. Руперт вздохнул и сжал ее со всей силы в объятиях. Что ж сделаешь, судьба!

18 июня, 11 часов утра

Утреннее солнце почти не проникало в лесной грот. Оно только слегка освещало кусты лещины перед входом. В гроте было свежо и уютно. Руперт чувствовал себя удивительно спокойным и счастливым. Конечно, не давала покоя мысль о скорой — уже совсем скорой — разлуке с Крисмегильдой, но даже о таком горе думать сейчас совсем не хотелось.

За кустами послышалось звонкое тявканье и в пещерку вбежал крисмегильдин пудель. Он явно успел поживиться какой-то лесной дичью, ну или не дичью, а так — воробья поймал. Его проказливая мордочка была вся в перьях. Крисмегильда открыла глаза, сладко потянулась и расхохоталась: