Пэт Баркер - Безмолвие девушек [litres]

Поначалу Патрокл не внушал мне доверия своей добротой, потому что я не могла постичь этого. В грубом безразличии Ахилла было куда больше смысла. Едва ли он удостоил меня парой слов. Но когда моя настороженность стала слабеть, я помногу разговаривала с Патроклом. Помню, как однажды он застал меня плачущей и сказал, чтобы я не терзалась – что он может подтолкнуть Ахилла взять меня в жены. Это было так неожиданно, что я не знала даже, как ответить, и поэтому просто помотала головой и отвернулась.

Моим утешением стали предрассветные вылазки к морю. Я заходила по пояс в воду и, стоя на носках, чувствовала, как волны, откатываясь, тянут меня за собой. Нередко с моря наползал туман, иногда такой плотный, что я не видела ничего вокруг. Окутанная этим саваном и будто невидимая, я ощущала умиротворение или была к этому очень близка. Мои братья, чьи непогребенные тела, должно быть, лежали теперь кучей обглоданных костей, словно слетались ко мне. Эта полоса гальки, у самой кромки воды, принадлежавшая попеременно то морю, то суше, стала естественным местом наших встреч. Эфемерные в своей сути, их души не принадлежали ни к живым, ни к мертвым. Что можно было сказать и обо мне.

Окутанная туманом и невидимая, я все же была не одна. Ахилл плавал каждое утро перед рассветом, хоть наши пути никогда не пересекались. Он или не замечал меня, или просто не обращал внимания. Я не представляла для него интерес, и он вообще не воспринимал меня как личность. Когда за ужином я ставила перед ним блюдо или кубок, он не удостаивал меня даже взглядом. Я существовала для него лишь в постели. Да и тогда была скорее предметом, составленным из частей тела. В частях тела Ахилл разбирался превосходно, в этом состояло его ремесло. Лишь однажды я действительно почувствовала на себе его взгляд – в тот краткий миг, когда он рассматривал меня перед войском. Да, Ахилл смотрел на меня, но только затем, чтобы убедиться, что вознаграждение соразмерно его заслугам.

Он не говорил со мной, не смотрел на меня – но посылал за мной каждую ночь. Я успокаивала себя тем, что однажды – и возможно, уже скоро – все переменится. Ахилл вспомнит Диомеду, девушку, которая была его любимицей, пока не появилась я. Или, что лучше, разграбит еще один город – видят боги, его жажда к разорению городов не знает границ, – и войско преподнесет ему в награду очередную напуганную, дрожащую пленницу. И тогда уже она будет прислуживать гостям, ее Ахилл захочет выставить напоказ. А я смогу наконец-то укрыться в безвестности женских хижин.

Перемены все же были – все так или иначе меняется, – но иного характера, вопреки моим надеждам. Не знаю, как долго я пробыла в лагере. Думаю, недели три. Как я уже говорила, ход времени отследить было невозможно. Мы жили словно в пузыре, без прошлого и без будущего – лишь в бесконечно повторяющемся сейчас. Но, полагаю, сначала изменения стали происходить во мне. Оцепенение начало спадать, и ему на смену пришла боль, до того глубокая, что я уже не знала покоя. До того момента я пребывала в полной апатии, едва могла сомкнуть глаза и в то же время была совершенно безучастна к происходящему. Теперь же мною постоянно овладевало отчаяние, даже чувство безнадежности. Тогда, у парапета башни, когда Арианна протянула мне руку, прежде чем принять смерть, я предпочла жизнь. Но если б я вновь оказалась перед выбором, уже зная то, что знала теперь … Какое решение приняла бы я в таком случае?

Однажды вечером, сразу после ужина, вместо того чтобы остаться с Ифис в крошечной комнате и дожидаться, когда нас позовут, я отправилась к морю. Обычно, когда мужчины заканчивали трапезу, женщинам позволялось быстро перекусить, но меня тошнило, и сама мысль о еде была непереносима. Я шла по тропе между дюнами, и ноги зарывались в мягкий песок. Мысли о братьях дарили мне ощущение, близкое к радости. Пока я была жива и помнила о них, они тоже в каком-то смысле жили. И мне хотелось дожить до того момента, когда я увижу Ахилла на погребальном костре. Но такие мгновения были мимолетны, и за ними неизменно следовало осознание реальности. Я буду делить постель с Ахиллом, пока он не устанет от меня, и тогда мне останется лишь таскать воду или нарезать и разбрасывать тростник по полу. А когда закончится война, меня увезут во Фтию – потому что греки победят, я знала это, я видела Ахилла в бою. Троя будет разрушена, как Лирнесс. Еще больше вдов, больше напуганных, забитых девочек. Мне не хотелось доживать до этого мига.

Я вошла в море, как делала это и прежде, но в этот раз не останавливалась, пока вода не сомкнулась у меня над головой. Лунные отсветы играли по белому песку у меня под ногами. Я попыталась сделать вдох, но удивительно, как упорно старается выжить тело, когда дух уже готов сдаться. Я не смогла заставить себя вдохнуть, и вскоре грудь словно стянуло железными цепями. Против своей воли я оттолкнулась, вынырнула и стала судорожно глотать воздух.

Когда я вернулась, перепачканная и удрученная, Ифис еще ждала меня. Она надела на меня чистую сухую тунику и завернула намокшие волосы в узел на затылке, чтобы было не так заметно. Все это время она что-то озабоченно приговаривала, гладила меня по плечам и по лицу и вообще делала все, что могла, только бы вернуть мне пристойный вид. Но потом ее призвал Патрокл, и ей пришлось уйти.

Я осталась одна. Ахилл в соседней комнате играл на лире, как и всегда в это время. Ту мелодию, которую он играл, завершали несколько переливчатых нот, как последние капли дождя после шторма. Мелодия казалась мне знакомой, я как будто не раз слышала ее прежде, но никак не могла вспомнить. Я слушала, пока музыка не смолкла – этого мига я всегда ждала с ужасом. Слышно было, как Ахилл отложил лиру на стол возле своего кресла, а через минуту дверь распахнулась, и он знаком велел мне входить.

Я скинула с себя тунику и постояла несколько мгновений, растирая мокрые руки, после чего скользнула под простыни. Ахилл не спешил. Он допил вино, взял в руки лиру и еще раз сыграл окончание той мелодии. Я лежала и слушала, с затаенной ненавистью глядя на пальцы, перебирающие струны. Я заучила каждое движение этих ухоженных рук – впрочем, под ногтями еще видны были багровые крапинки, кровь не отмывалась даже после ароматных ванн. Я пристально за ним наблюдала (единственная причина тому – страх) и чувствовала, что знаю о нем всё; больше, чем его воины, больше, чем кто-либо другой, за исключением Патрокла. Всё – и ничего. Потому что не могла представить, каково это – быть таким, как он. И со своей стороны Ахилл обо мне не знал ничего. Что меня вполне устраивало – уж я-то точно не искала его понимания.

Через некоторое время Ахилл забрался в постель. Я закрыла глаза. Хотелось, чтобы он притушил лампу, хоть я и знала, что он не станет этого делать. Ахилл лег на бок, и я почувствовала, как он обхватил мои груди этими ужасающими руками. Я поборола в себе желание отпрянуть…