Шервин Нуланд - Врачи [Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выжить человечеству] [litres]

Определенный хрупкий порядок вещей сохранялся до тех пор, пока причудливые всеобъемлющие системы взглядов могли скрывать необъяснимое и маскировать неприятные несоответствия. Но во времена Просвещения появились образованные мужчины и женщины, показавшие, насколько опасно игнорировать непрочность ткани, из которой соткано догматическое покрывало. Только благодаря очищающей силе истины можно интерпретировать реальность таким образом, чтобы она соответствовала наивысшему благу и биологическим потребностям человечества.

Гипотетические системы взглядов, оказавшиеся несостоятельными в истории медицины, были по своей сути донельзя сверхъестественными и квазирационалистическими или вопреки логике опирались на механистические принципы, предназначенные имитировать более точные дисциплины, такие как математика или физика. Когда врачи начали понимать, что нужно решать менее претенциозные задачи, родилась наука.

Стало очевидным значение простых воспроизводимых данных, беспристрастных наблюдений, доказательств и индуктивных рассуждений, и философы-медики начали больше уподобляться ученым. И с этого момента современная эпоха медицины была готова принять бразды правления.

Поскольку все мы несем на своих плечах большой груз устаревшего наследия, несложно понять, почему становление науки, и особенно медицины, потребовало так много времени. Это могло произойти только тогда, когда мир подготовился, по словам Иммануила Канта, к «выходу человечества из возраста несовершеннолетия». Философскому движению, сложившемуся в период, когда мы начали думать и рассуждать по-новому, немцы дали название Aufklärung (просветление). Англичане, которые, похоже, первыми начали все это, перевели это идеально подобранное слово как «просвещение», и именно так мы и называем это время по сей день. В течение большей части восемнадцатого века европейские и американские философы работали в атмосфере, пронизанной духом эпохи Просвещения. Мыслители этой эры интеллекта отличались готовностью, больше похожей на рвение фанатика, подвергать сомнению все, что им было завещано. Непривычное мышление проникало в политику, религию, литературу и искусство и вместе с ним появился скептицизм нового сорта. Стоит ли удивляться, что в такое время естествознание (или естественная философия, как тогда называлась эта область научных знаний) вышло на первый план человеческой мысли? Даже благочестивый итальянский католик с таким христианским именем, как Джованни Баттиста, едва ли мог избежать влияния волнующего воздуха свежего бриза перемен. Хотя учения агностиков Просвещения и деистов никак не изменили религиозную веру Морганьи, он был опьянен новоявленным духом эпохи так же, как любой здравомыслящий человек. Он способствовал осознанию эволюционной объективности ученых-медиков и сформировал логическую систему, которая приведет поколение исследователей, идущих по его стопам, к взрывному ускорению прогресса.

Отличающаяся невероятной точностью наблюдений, написанная ясным разговорным языком, монография Морганьи (поскольку его письма в действительности представляют собой именно монографию) сегодня является во многих отношениях такой же увлекательной, какой она, должно быть, была для читателей, живших двести лет назад. В отличие от «пятидесятисемилетней белой праворукой компьютерной программистки, беременной третьим ребенком», пришедшей на прием в современный медицинский центр, пациенты, которых описал Морганьи в De Sedibus выглядят скорее как «мясник, у которого в течение четырнадцати месяцев наблюдалось нарушение умственной деятельности, по его словам, из-за любовного зелья, умер в начале 1719 года в результате сильного переохлаждения, поскольку недостаточно тепло одевался в самую холодную погоду». При вскрытии в мозге мясника были обнаружены уплотнения, или склеротические очаги, что в современной медицине согласуется с одной из форм дегенерации головного мозга.

Читая De Sedibus, можно с самого первого предложения истории болезни понять, с какого рода заболеванием пациент обратился к врачу: «Н. Феррарини, священник из Вероны, прежде лечился от чахотки в Венеции и в течение десяти лет до приема у доктора от односторонней головной боли в Падуе; в возрасте полных сорока трех лет, волосы седые, лицо время от времени сильно краснеет; по комплекции тела стройный, но не худой; и хотя кажется бодрым и радостным, склонен беспокоиться о пустяках и подвержен приступам гнева». Неудивительно, что однажды отец Феррарини внезапно умер, и при вскрытии было обнаружено, что он стал жертвой кровоизлияния в мозг, несомненно, из-за разрыва одного из кровеносных сосудов мозга в результате гипертонии.

Некоторые из описаний Морганьи создают яркие зарисовки особенностей и симптомов, сопровождающих начало болезни, реконструируя их так точно, что каждый стажер в наши дни сможет безошибочно воспроизвести их спросонья, обратившись к собственному опыту в работе с подобными, встречающимися во все времена случаями: «Некий мужчина, уроженец Генуи, слепой на один глаз, живущий попрошайничеством, будучи пьяным, в драке с другими подвыпившими нищими получил два удара палкой; один незначительный пришелся по руке, а другой сильный – по левому виску; так что из левого уха пошла кровь. Но вскоре после этого ссора утихла, они все вместе сели у костра; выпили большое количество вина за мир и дружбу; и немного позже, той же ночью, он умер». У современного интерна, услышавшего эту историю болезни, не возникнет сомнений в том, что покажет посмертное вскрытие: пьяный нищий умер из-за давления на кору головного мозга, оказываемого сгустком крови (который сегодня называется эпидуральной гематомой), образовавшегося между черепом и окружающей мозг мембраной. На утреннем обходе после обсуждения такого эпизода стажер, скорее всего, будет ссылаться на него, прибегая к выражению, которое чрезмерно любят молодые доктора, и называя его классическим случаем, имея в виду, что даже люди в возрасте самого старшего из лечащих врачей, вероятно, неоднократно наблюдали подобное в давно минувшие дни их стажировки еще на заре медицины. Чтобы поставить диагноз, стажеру понадобится одно из новейших медицинских устройств – томограф, а для лечения болезни он воспользуется одним из старейших инструментов – дрелью.

Морганьи не мог назвать диагноз так же, как формулируем его мы сегодня, поскольку очень немногие из симптомов, которые он так точно описал, были классифицированы и имели названия в те времена. Его исследование течения болезни ограничивается описанием посмертного вскрытия и попыткой резюмировать, чем были вызваны наблюдавшиеся при жизни симптомы. Его метод анализа настолько ясен, что не только всезнающие интерны, но даже их старшие коллеги могут поставить диагнозы из информации, изложенной на страницах его великого труда. Долгими холодными вечерами в Новой Англии я согреваю душу, вновь и вновь просматривая De Sedibus.