Владимир Зарвин - Идя сквозь огонь [СИ]

После всего, что было меж ним и Анфимьевной, ей казалось, что известие о смерти мужа она встретит без слез и причитаний. Но вышло как раз наоборот. Никто не плакал на похоронах Степана горше Натальи.

Привязанность к мужу, кою она сама считала давно умершей, оказалась сильнее старых обид. Еще Наталью мучила совесть. Ей казалось, подари она благоверному детей, Степан бы не стал сгонять свою боль и досаду в кулачных побоищах и наверняка остался бы жив.

Но повернуть время вспять было невозможно. Анфимьевне оставалось лишь каяться в грехах да молить Господа об упокоении мужней души…

По истечении сорока дней жалобы братья вновь разделили между собой наследие Степана. Половина его имущества отошла к Титу, половина — к ненавистному Наталье Фролу.

Последний вовсе не собирался отказываться от притязаний на близость с вдовой брата. Напротив, смерть Степана развязала ему руки в преследовании Натальи.

По законом Великого Княжества Московского, если брат женился на вдове брата, ему не нужно было делиться с ней унаследованным имуществом. Согласись Анфимьевна выйти замуж за Фрола, гостинный двор с трапезной, на коий претендовала вдова, достался бы ему.

Впрочем, Наталья скорее бы бросилась в омут, чем согласилась стать женой пронырливого и коварного деверя. Более же покладистый Тит был женат и по-любому не смог бы вступить с ней в брак.

Да Анфимьевна к этому и не стремилась. Она наконец ощутила запах свободы и не собиралась менять ее на новую позолоченную клетку. Без малого месяц Фрол уговаривал Наталью разделить с ним супружеское ложе и доходы от состояния брата.

Но уговоры не возымели действия. Ни посулы богатства, ни угрозы не могли заставить вдову пойти под венец с нелюбимым.

Видя тщету своих усилий, деверь наконец оставил ее в покое.

По закону Анфимьевне, как она и хотела, отошли гостинный двор и кабак — не лучшая часть мужнего наследия. Соглашаясь с таким разделом имущества, братья в глубине души тщились мыслью, что Наталья не справится с хозяйством и вскоре сама уступит им свою долю.

Однако здесь их ждало горькое разочарование. Анфимьевна с такой рачительностью повела дело, что вскоре ее заведение стало процветающим. Слух о нем гремел по всей Москве и даже за ее пределами.

Под кровлей Натальи на ночлег останавливались не только купцы, но и заезжие бояре. За время семейной жизни она освоила навыки торговли и знала, как угодить постояльцам.

Тогда же ее впервые стали почтительно величать по отчеству, что с женщинами ее лет случалось крайне редко. Почувствовав себя хозяйкой собственной судьбы, Наталья наконец стала дышать полной грудью.

Осунувшаяся после трагических зимних событий, она вновь расцвела, и вместе с красотой к ней вернулась уверенность в себе.

На улицах Анфимьевна стала все чаще замечать вожделенные мужские взоры. Она убедилась в том, что неплодие вовсе не убавляет ее привлекательность в глазах состоятельных московитов.

Многие из них не отказались бы иметь красивую любовницу, не способную к родам. Это избавляло их от страха стать отцом незаконнорожденного дитяти, коего потом пришлось бы содержать втайне от жены.

Наталья знала, что легко может приобрести щедрого и знатного покровителя, коий бы засыпал ее подарками. Но сердце женщины не лежало к плотским утехам без любви.

К тому же, она знала, как легко можно потерять на Москве уважение и обрести дурную славу…

Год назад одна из ее сверстниц, тоже молодая вдова, влюбилась в юного барышника, пригнавшего на Москву табун породистых лошадей. Наталье тогда на ум не могло придти, кому в Столице могла помешать их связь.

Но тучи уже сгущались над счастливой парой. Вскоре барышник был смертельно ранен ножом в кабацкой драке, вдову же во всеуслышание объявили блудницей.

Доказать ее вину в княжьем суде недругам так и не удалось, но это не избавило женщину от дальнейших нападок. От нее отвернулись приятельницы и родичи, в лавках ей отказывались продавать товар.

Как-то раз троица молодых негодяев из купеческих семейств подстерегла бедняжку на улице и, облив дегтем, вываляла в пуху. Но то, что последовало за сим нападением, было еще страшнее.

Однажды ночью в дом вдовы ворвались какие-то люди с закрытыми мешковиной лицами, связали несчастную жертву и до утра насиловали ее всей оравой. После той страшной ночи Прасковья, как звали вдову, повредилась умом.

Последний раз Анфимьевна встречалась с ней минувшей осенью. Растрепанная, с потухшими глазами, бедная женщина шла навстречу Наталье босиком, в одном исподнем и что-то беззвучно шептала бледными губами.

Невольно вздрогнув, Наталья уступила ей дорогу, и несчастная скрылась за поворотом. Больше Анфимьевне не приходилось видеть ее живьем. Вскоре тело Прасковьи было выловлено в Москве-Реке. Не выдержав глумления и позора, она утопилась.

Оставшимся же после нее имуществом вскоре завладел сродный брат…

Наталья не забывала об этом ни на миг, стараясь вести себя так, чтобы на нее невозможно было возвести поклеп. И ей удавалось удерживать чувства в узде до роковой встречи с татем.

Как она могла поверить его заверениям в любви, поддаться на лесть и обещания грядущего счастья! Теперь за миг слабости Наталье предстояло расплатиться тем, что все эти годы оставалось для нее главной ценностью, — именем честной женщины.

В сравнении с сей потерей боль от ударов кнутом казалась ей чем-то несущественным. Душа ее истекала кровью уже сейчас…

«Господи, чем я провинилась перед тобой, что посылаешь мне сии мытарства? — обращалась она, к потемневшему от копоти образу Спасителя. — Молю, наставь меня на путь истиный, дай избежать западни!»

Ответом ей была тишина глухой, душной ночи. Лишь свеча, горевшая перед иконой, сочилась восковыми слезами, словно оплакивая горькую женскую долю…

В душе Натальи что-то оборвалось, когда за ее спиной раздался скрип двери. Обернувшись на звук, она обомлела от страха.

Анфимьевна помнила, что запирала дверь в трапезную на крючок. Теперь же кто-то снял его с петли, просунув лезвие ножа между дверной створкой и косяком.

Спустя миг дверь отворилась, и трапезную заполнили люди, вид коих привел женщину в ужас. Лица, скрытые мешками с прорезями для глаз, не оставляли сомнения, что перед ней — насильники, вломившиеся прошлым летом в дом к несчастной Прасковье.

— Ну что, Анфимьевна, сладко блудить? — подтверждая догадку Натальи, обратился к ней старший из ватаги, долговязый тип с холодными, белесыми глазами. — Что ж, настал горький час расплаты!

Голос негодяя показался женщине знакомым. Она не мога ошибиться в том, кому принадлежал его глумливый смех и взгляд голодного хищника.