Андрей Домановский - Загадки истории. Византия [litres]

Для того чтобы константинопольцы оставались уверенными в неоспоримом величии и вечной нерушимости государства, император должен был регулярно, в связи с теми или иными праздниками, традициями и событиями появляться на центральной улице города Месе, показываться на балконе дворца или в императорской ложе ипподрома, присутствовать на богослужении в храме Св. Софии. В сопровождении пышной свиты и вооруженной охраны василевс являлся народу, при этом заранее обуславливалось, где и каким образом должны размещаться лицезреющие самодержца горожане, когда и какими славословиями следует его приветствовать. Немало было добровольно собиравшихся зевак, но основную массу обычно составляли специально организованные градоначальником столицы – эпархом города – представители кварталов-гитоний, народных организаций димов и торгово-ремесленных корпораций, а для особой массовости – и вовсе насильно согнанное простонародье.

Поэтому император был весьма ограничен в передвижении, поскольку должен был всегда, практически безвыездно находиться в столице, символизируя устойчивость государственной власти. С пониманием народ воспринимал разве что отлучки, связанные с успешными военными кампаниями против врагов, поскольку они сами по себе призваны были не только обезопасить империю, укрепить или расширить ее границы, но и демонстрировали устойчивость и мощь государства. К тому же после них должна была следовать церемония триумфа – торжественного въезда василевса-победителя в столицу в сопровождении богатых трофеев, знатных иноземных пленников или диковинных животных. Иные причины отсутствия императора в Константинополе понимания среди населения не находили. Например, Иоанна VIII Палеолога (1425–1448 гг.), более двух лет пребывавшего в Италии в поисках союзников и денег для борьбы с турками-османами, рядовые византийцы осуждали не только за невозможность изменить плачевное положение государства или унию с католиками, но и за то, что на столь долгое время покинул царственный город, оставив его на произвол судьбы.

Император символизировал нерушимость империи также и для жителей провинции, большинство из которых никогда не бывало в Константинополе, с тем лишь отличием, что здесь репрезентация власти происходила через чиновников государственного аппарата на местах, финансово-фискальную систему, благодаря отчеканенному портрету василевса на монетах, а также преимущественно через механизмы церковного влияния – благодаря упоминанию императора в молитве. Независимо от благостостояния и места проживания в пределах Византийской империи подданные должны были быть уверены как в незыблемости властных устоев внутри государства, так и в его устойчивости по отношению к враждебному внешнему миру, и император им такую возможность предоставлял.

Известно, что любые изображения императора носили ритуальный характер, их присутствие должно было придавать законность тем решениям представителей государственной власти на местах, которые принимались перед «взором василевса», будь то приговор суда, административное распоряжение или принесение присяги. Где бы ни располагался портрет – на аверсе монеты или стенной фреске, мозаике, книжной миниатюре или подвесной печати-булле, удостоверяющем полновесность гири клейме или официальном одеянии сановника – он всегда должен был соответствовать определенным критериям, символически передающим не столько образ конкретного правителя, сколько персонифицированный в его изображении образ власти. К изображениям императора прилагались эпитеты «sacra laurata», «sacer vultus», «divinus vultus» («священный портрет», «священный лик», «божественный лик»). Монету с изображением василевса строжайше запрещалось топтать ногами, поскольку это считалось преступлением против государственной власти императора и одновременно кощунством.

В провинции изображения императора принимали с царскими почестями, словно встречали самого правителя – перед городскими воротами с зажженными факелами и кадилами. Так, когда Папа Римский Григорий Великий получил в 603 г. в Риме изображения Фоки (602–610 гг.) и его жены Леонтии, сенат и духовенство Рима, собравшиеся в Латеранском дворце, устроили портретам овацию, после чего поместили их в часовню Св. Цезарии на Палатине. Уже на закате Византийской империи, в XIV в., продолжал сохраняться обычай нести изображения императоров среди икон святых во время торжественных процессий в дни особо значимых религиозных празднеств. Несомненно, такую же символическую роль продолжает и по сегодняшний день выполнять портрет главы государства, висящий на стене над столом какого-либо представителя власти или размещенный на билбордах, плакатах или транспарантах праздничного шествия.

Все это вполне согласовывалось с господствующей доктриной о том, что священной была не личность правителя, а место, которое он занимал – и императорский портрет, доступный взору подданных, воплощал прежде всего идею нерушимой государственной власти как таковой, а не индивидуальные черты того или иного самодержца. Личные черты конечно же в этих изображениях присутствовали, однако они были второстепенны до такой степени, что изображение одного василевса вполне можно было выдать за изображение другого, и это никого особо не смущало – ведь символически на этом портрете изображалось государство, а не конкретный человек. Показательна история с парадными мозаичным панно на хорах столичного храма Св. Софии, на котором была изображена императрица Зоя Порфирогенита и ее муж-император. Прославившаяся среди подданных своей страстью к плотским наслаждениям, честолюбивая и властная Зоя успела побывать замужем за тремя василевсами: Романом ІІІ Аргиром (1028–1034 гг.), Михаилом IV Пафлагоном (1034–1041 гг.) и Константином IX Мономахом (1042–1055 гг.). При этом изображение императора на мозаике оставалось неизменным – мастера меняли лишь надпись с именем правителя. Это хорошо видно по тому, как длинное слово «Константин» с трудом умещалось на месте прежнего соскобленного имени или имен.

Не правда ли, и сегодня ритуальное появление президента или диктатора (звания и титулы могут быть различны – да хоть бы царя или императора) на традиционном праздничном приеме или военном параде в столице или виртуальное присутствие правителя в каждом уголке государства благодаря телевидению выполняет ту же роль символической репрезентации власти? При этом особенно сильно она проявляется в тоталитарных или авторитарных государствах, постулирующих собственную уникальность, инаковость, особый путь и богоизбранность среди якобы враждебного международного окружения.

У иностранцев такая демонстрация исключительности и недосягаемого величия вкупе с пренебрежением ко всем окружающим предсказуемо вызывала раздражение, и они не жалели желчи, описывая ржавые устаревшие танки, то бишь, сообразно времени – обветшавшую униформу и оружие участвующих в параде. Лиутпранд Кремонский в «Отчете о посольстве в Константинополь» ко двору Никифора ІІ Фоки (963–969 гг.) так описал «ползучее чудовище» торжественного церковного шествия (проелевсин) в Константинополе в честь важного религиозного праздника, обращаясь к своему господину, императору Священной Римской империи Оттону І Великому (962–973 гг.): «Да не будет мне в тягость описать проелевсин, а моим повелителям узнать об этом. Огромная толпа торговцев и простого люда, собравшаяся в этот праздник для торжественной встречи и восхваления Никифора, заняла обе стороны дороги от дворца до Святой Софии, образуя как бы стену. В руках они держали уродливые тонкие щиты и убогие пики. Безобразие их шествия усугублялось еще и тем, что большая часть сброда шла во славу его самого босой. Так, мне думается, они предполагали еще больше украсить свое святое проелевсин. Да и придворные его, проходившие с ним сквозь толпу этой босоногой черни, были одеты в широкие и потрепанные от старости туники. Гораздо приличнее выглядели они в своих повседневных одеждах! Не было среди них ни одного, чей прадед надел бы эту одежду новой! Золотом или драгоценностями не был там украшен никто, разве что сам Никифор, который в императорском одеянии, взятом с плеча предшественника более крупного телосложения, выглядел еще более уродливо. Клянусь Вашим благополучием, которое мне дороже собственного, что парадная одежда одного из Ваших вельмож ценнее сотни и даже более подобных одеяний!»