Андрей Домановский - Загадки истории. Крымское ханство [litres]

Нет никаких сомнений, что московским авторам того времени существенно помог бы слог современных военных, политиков, журналистов и историков, и они бы с радостью назвали произошедшее «блестящей операцией по переносу ставки верховного главнокомандующего под угрозой превосходящих сил противника в безопасный заранее оборудованный объект, находящийся вне зоны досягаемости вражеских средств поражения», а бегство московских стрельцов «стратегическим отступлением с целью перегруппировки сил, организации подвода подкреплений и эффективной обороны».

В действительности же паника, охватившая сердцевинные земли московского государства была колоссальной по своим масштабам – в народной памяти не изгладились еще страшные воспоминания о Батыевом нашествии и происходивших в то время зверствах. Сигизмунд Герберштейн, гораздо менее заинтересованный в политически грамотном и идеологически выдержанном изложении событий, нежели московские летописцы, писал об этом: «Василий, видя себя не в состоянии отразить столь сильного врага, оставил в крепости с гарнизоном своего шурина Петра, происходившего из татарских царей, и некоторых других вельмож и бежал из Москвы; он был до такой степени поражен страхом, что, отчаявшись в своем положении, несколько времени прятался, как сообщают некоторые, под стогом сена. Двадцать девятого июля татары двинулись далее, наполнив все окрестности на широком пространстве пожарами, и навели такой страх на московитян, что те не считали себя в достаточной безопасности в крепости и в городе. При этой суматохе, от стечения женщин, детей и других лиц непригодного к войне возраста, которые убегали в крепость с телегами, повозками и поклажей, в воротах возникло такое сильное смятение, что от чрезмерной торопливости они и мешали друг другу, и топтали друг друга. Это множество народа произвело в крепости такое зловоние, что, если бы враг остался под городом три или четыре дня, осажденным пришлось бы погибнуть и от заразы, ибо при таком стечении народа каждый вынужден был отдавать долг природе на том месте, которое занял. В то время в Москве были литовские послы, которые сели на лошадей и пустились в бегство; не видя ничего кругом по всем направлениям, кроме огней и дыма, и считая, что они окружены татарами, они спешили до такой степени, что в один день достигли Твери».

В сложившихся обстоятельствах едва ли не единственным грамотным решением, принятым в суматохе до смерти напуганным Василием III, было назначение наместником Москвы царевича Петра – принявшего крещение татарина Худай-Кула, брата по отцу покойного казанского хана Мухаммед-Эмина и отравленного в московском пленении Абдул-Латыфа. Это явно было сделано для того, чтобы найти возможности для спасения города путем переговоров, упоминание о которых в источниках крайне скудны.

Идеологически ангажированные русские летописи вовсе писали, что Москва была спасена благодаря некоему божественному вмешательству. В частности, в Никоновской летописи было сказано, что татары стремились «скороспешно со всяким безрассудством достигнуть богохранимого города Москвы», но «возбрани им божественная сила, не дала приблизиться им», и захватчики «возвратишася, далеко до города не дойдя». Софийская вторая летопись, правда, сообщала, что крымский хан не пошел на Москву, однако же послал многочисленные отряды для опустошения ее окрестностей: «стоял сам царь на Северке, а воинов распустил, а изгоном иные люди были в Острове, в великого князя селе под Москвою, да на Угреше монастырь сожгли». Подобные сведения сообщает нам и Вологодско-Пермская летопись: «Татары под Москвою повоевали, и под Москвою монастырь Николы-чудотворца на Угреши и великого князя село любимое Остров сожгли. А иные татары и в Воробьеве, в великого князя селе, были и мед на погребах великого князя пили, и многие села князей и бояр около Москвы пожгли, а людей пленили. Царь же стоял на едином месте десять дней промеж Северки реки и Лопасни за шестьдесят верст от Москвы».

Москва, как видим, была оставлена князем на произвол судьбы – Василий ІІІ каких-либо активных действий по защите города не предпринимал и даже переговоры о его спасении не вел. Сигизмунд Герберштейн сообщает, что «наместник (крещеный татарин царевич Петр. – А. Д. ) и бывшие с ним в карауле сочли за лучшее ублажить душу царя Махмет-Гирея, послав ему возможно больше подарков, в особенности же меду, и отвратить его от осады». Видимо, Петр знал о пристрастии крымского хана к хмельным медам и пытался так задобрить завоевателя. Действительно, летописи, расписывающие то, как татары «мед на погребах великого князя пили», косвенно подтверждают эту гипотезу.

Во вторую очередь окруженная со всех сторон татарами Москва надеялась на городские фортификационные укрепления, собственные крепостные орудия и практически полное отсутствие артиллерии у татар. При этом, однако, московские пушки были очень тяжелыми в транспортировке, и их невозможно было быстро перевезти и установить для отражения возможного штурма, к тому же к ним не были сделаны необходимые запасы пороха. Снова обратимся к свидетельству Сигизмунда Герберштейна: «Большую похвалу заслужили тогда немецкие пушкари, в особенности Николай, родившийся на Рейне невдалеке от имперского германского города Шпейера. Наместник и другие советники, почти уже растерявшиеся от чрезмерного страха, возлагают на него в самых лестных выражениях поручение защищать город, причем они просили отвезти к воротам крепости более крупные пушки, которыми обыкновенно разрушаются стены, и отражать оттуда татар. А эти пушки были столь огромной величины, что перевезти их туда с трудом можно было в три дня. Но они не имели тогда наготове пушечного пороху в таком количестве, чтобы выстрелить хоть один раз из крупной пушки. Ибо у московитов постоянно наблюдается такое обыкновение, что они держат все под сокрытием, не имея, однако, ничего в готовности, а если настигнет нужда, то только тогда стараются поспеть все сделать. Поэтому Николай решил немедленно перетащить на плечах людей на середину крепости более мелкие пушки, хранившиеся вдали от крепости. Во время этого занятия вдруг поднимается крик, что приближаются татары; это обстоятельство внушило такой страх горожанам, что, бросив пушки по улицам, они отложили попечение даже защищать стены».

Надежда на отсутствовавшие на позициях артиллерийские орудия, не снабженные к тому же необходимыми боеприпасами, была конечно же иллюзорной, и прав все тот же Герберштейн, когда утверждает, что «если бы тогда сто неприятельских всадников сделали нападение на город, то они без всякого труда совершенно истребили бы его огнем».