Сергей Нечаев - Наполеон. Заговоры и покушения

В приступе ярости Наполеон кричал:

– Пусть этот мерзавец не надеется, что ему удастся поступить со мной так, как он поступил с Конвентом и Директорией, которых он подло предал и продал! У меня более зоркий взгляд, чем у Барраса, со мной игра не будет такой легкой, я советую ему быть настороже. Я знаю, что у него есть документы и инструкции, переданные ему мною, и я настаиваю, чтобы он их вернул. Если он откажется, передайте его немедленно в руки жандармов, пусть его отправят в тюрьму. Клянусь богом, я покажу ему, как быстро я умею расправляться со смутьянами.

В воздухе запахло жареным, и нос Фуше учуял этот угрожающий запах: он начал понимать, что коса нашла на камень. Чего же так боялся Наполеон? Зачем ему вдруг потребовались его собственные письма? Ответ прост: в них содержались приказы и инструкции императора министру полиции, спрятанные в надежном месте (а Наполеон был уверен, что предусмотрительный Фуше их сохранил. – Авт.), они могли послужить для опального министра своего рода охранными грамотами.

В своих «Мемуарах…» Фуше потом написал:

«Более чем когда-либо я утвердился в мысли не уступать и тщательно сохранить неопровержимые доказательства того, что наиболее жестокие и инквизиторские меры, исполненные во время моего министерства, были настоятельно предписаны приказами, исходящими из кабинета и собственноручно подписанными императором».

Как всегда, в случаях, когда обстоятельства прижимали его к стене, Фуше сделал неожиданный ход: он сел в карету и поехал в Париж, чтобы лично объяснить все императору. Тот принял его на удивление приветливо. Лишь в самом конце аудиенции он как бы «случайно» вспомнил о письмах.

– Сир, – ответил Фуше, – у меня их нет. Я сжег их.

– Это неправда.

– Я должен был сделать это…

– Убирайтесь!

– Но, Сир, я…

– Убирайтесь, я вам говорю!

Теперь примирение было невозможно. Тот, кто посмел публично бросить вызов Наполеону, должен был подвергнуться публичному унижению.

На следующий день маршал Бертье передал Фуше письмо, такое суровое и резкое, какого, вероятно, Наполеону ни разу не приходилось писать своим министрам. Это было, как пинок ногой под зад:

«Господин герцог Отрантский, ваши услуги мне больше не угодны. В течение двадцати четырех часов вы обязаны выехать в свое поместье».

И никакого упоминания о назначении в Рим. Это было откровенное и грубое увольнение. И к тому же изгнание. Но бывший министр полиции нашел, что ответить Бертье. Он сказал: «Скажите ему, что я давно привык укладываться спать с головой на эшафоте. Мне известна степень его могущества, но я не страшусь его».

Фуше храбрился, но на душе у него было неспокойно. Процитированное письмо императора стало последней каплей: надо было начинать заботиться об эмиграции. Нервы герцога не выдержали, и он бросился раздобывать себе заграничный паспорт. В этом ему помог его бывший секретарь, а ныне генеральный комиссар лионской полиции Мэйошо. Из Лиона Фуше без остановок помчался в Италию. Он прекрасно понимал, что сейчас главное для него – это оказаться вне досягаемости Наполеона, там, куда не дотянется его карающая рука.

Но даже Италия казалась ему недостаточно надежной, и он нанял в Ливорно корабль, чтобы перебраться в Америку, в это надежное убежище всех несчастных друзей свободы. Но страшная морская болезнь не позволила ему это сделать. В своих «Мемуарах…» он с ужасом вспоминал об этом:

«Я почти лишился чувств, и чуть было не умер к моменту, когда меня доставили на берег».

«Одиссея» сорвалась. После этого загнанный в угол Фуше обратился к сестре Наполеона – Элизе, великой герцогине Тосканской. Она приняла его достаточно хорошо, но что она могла сделать…

Положение Фуше стало критическим: он почти обезумел от страха, повсюду ему мерещились тайные агенты Наполеона, которым приказано найти и убить его. Приехав во Флоренцию, он написал императору письмо, в котором признался, что скрыл у себя кое-какие документы. Ничего другого ему просто не оставалось. В обмен на эти документы он просил у Наполеона охранную грамоту для себя и для своей семьи.

Вскоре компромисс был достигнут. Наполеон получил свою переписку, а Фуше – столь желанные гарантии неприкосновенности. Позже эта компрометирующая императора переписка бесследно исчезла.

У Стефана Цвейга читаем:

«Кто-то, либо сам Наполеон, либо Наполеон III, окончательно уничтожил документы, которые могли не соответствовать канонизированному изображению Наполеона».

В начале сентября Фуше получил милостивое разрешение вернуться во Францию, в городок Экс, депутатом от которого он был в Сенате уже девять лет. Гроза стала постепенно рассеиваться, да и то лишь потому, что Фуше в данный момент потерпел полное поражение. Подчеркнем слова «в данный момент», ведь очень скоро он вновь появится на политической сцене и вновь начнет играть на ней одну из главных ролей.

25 сентября Фуше прибыл в Экс. Он выглядел бледным и безумно уставшим. Но там, в провинции, у него будет достаточно времени, чтобы привести свои нервы в порядок: те, кто хоть раз оказал сопротивление Наполеону, надолго становились свободным от всех общественных дел.

На три долгих года лишился Жозеф Фуше своего положения и должности. Началось его очередное изгнание.

В Эксе он жил в великолепном замке. Ему было 52 года. Он до конца познал огонь, воду и медные трубы, успехи и неудачи, вечную смену приливов и отливов бурного моря судьбы. Он вкусил милость власть имущих и отчаяние отверженного, он был любим и ненавидим, прославляем и изгоняем. Теперь он был просто герцогом, сенатором и миллионером. Он не зависел больше ни от кого и мог, наконец, отдохнуть. Он мог спокойно гулять по парку, наносить визиты местному дворянству, он был полностью избавлен от треплющего нервы общения с глупыми чиновниками и деспотом-императором.

Но насколько обманчив был его довольный вид? Не было ли все это лишь спектаклем, который деятельный Фуше разыгрывал перед императором? Вот что написал по этому поводу Фуше своих «Мемуарах…»:

«Въевшаяся в меня привычка знать все обо всем не покидала меня и мучила во время скучного и однообразного, хотя и приятного изгнания. С помощью верных друзей и надежных посланцев я организовал тайную переписку с Парижем, регулярно получая взаимно друг друга дополнявшие известия. Одним словом, я имел в Эксе свою частную полицию».

Этот неугомонный человек стал теперь заниматься ради интереса тем, чем ему теперь не дозволено было заниматься по службе. Ему хотелось хотя бы чужими глазами подглядывать в замочные скважины, чужими ушами подслушивать различные совещания, вынюхивая, не явится ли какая возможность вновь предложить свои услуги, вновь пролезть к большому игорному столу. И вскоре он уже по-прежнему знал все и обо всем.