Эдвард Бульвер-Литтон - Последний римский трибун

– Увы, прекрасная королева, – сказал Адриан, – я не могу принадлежать к вашему кружку. Моя душа наполнена одной грустной и тревожной мыслью, при которой всякое веселье показалось бы нечестным. Я ищу между живыми и мертвыми одно существо, о судьбе которого я не знаю, и только слова моей прекрасной проводницы отвлекли меня от моей печальной заботы и заманили сюда. Позвольте мне, великодушная синьора, возвратиться во Флоренцию.

Королева в безмолвной досаде посмотрела на темноглазую Марианну, которая отвечала на этот взгляд другим, столько же выразительным, и потом, вдруг подходя к Адриану, сказала:

– Но, синьор, если я исполню свое обещание, если я в состоянии уверить тебя в здоровье и безопасности... Ирены?

– Ирены! – повторил Адриан с удивлением, забыв в эту минуту, что он сам прежде называл имя той, которую искал. – Ирены, Ирены ди Габрини, сестры знаменитого Риенцо!

– Именно, – отвечала Марианна с живостью, – я знаю ее, как уже сказала вам. Синьор, я не хочу вас обманывать. Правда, я не могу отвести вас к ней, но она давно уже отравилась в один из городов Ломбардии, куда, говорят, чума еще не проникла. Облегчилось ли теперь ваше сердце, синьор? И неужели вы захотите так скоро оставить этот двор красоты и, может быть, любви, – прибавила она с нежным взглядом.

– Могу ли я в самом деле верить вам, синьора? – сказал Адриан в восторге, но все еще сомневаясь.

– Неужели я стану обманывать верного влюбленного, каким вы мне кажетесь? Будьте уверены в истине моих слов. Прошу тебя, королева, прими своего подданного.

Королева протянула руку Адриану и повела его к группе, стоявшей по-прежнему на траве, недалеко от них. Все приветствовали его, как брата, и скоро извинили его рассеянное поведение, принимая во внимание его приятную наружность и знатное имя.

Королева хлопнула руками, и компания опять разместилась на лугу. Каждая из дам села возле своего обожателя.

– Если вы не устали, Марианна, – сказала королева, – то возьмите лютню и заставьте замолчать этих звонких кузнечиков, которые трещат вокруг нас с такой претензией, как будто бы они соловьи. Пойте, милая подданная, пойте; и выберите для этого песню нашего дорогого друга синьора Висдомини, сочиненную в виде вступительного гимна для тех, кого мы принимаем к своему двору.

Марианна наклонилась к Адриану, взяла лютню и, после короткой прелюдии, пропела:

За этой песнею, заслужившей большое одобрение, последовали те легкие и остроумные рассказы, в которых итальянские новеллисты послужили для Вольтера и Мармонтеля образцом. Каждый говорил поочередно, с одинаковой ловкостью избегая печальных картин и размышлений, которые могли бы напомнить, этим изящным празднолюбцам о близости смерти. Наконец, пришло время, когда компания удалилась в палаццо на время полуденного жара, с тем, чтобы выйти опять при закате солнца, танцевать, петь и веселиться до тех пор, пока настанет час отдыха. Но Адриан, не желавший участвовать более в подобных забавах, как только пришел в комнату, куда его провели, решился тайно уйти. Когда все, казалось, было безмолвно и спокойно среди отдыха, которому в этот час обыкновенно предаются южные жители, он вышел из своей комнаты, спустился с лестницы, прошел внешний двор и был уже у ворот, как вдруг услыхал, что его кто-то зовет голосом, выражавшим досаду и тревогу. Он обернулся и увидел Марианну.

– Как, что это значит, синьор ди Кастелло? Разве наше Общество так неприятно, что вы бежите, как бежит путник от ведьм, на которых он наткнулся у Беневенто? Нет, не может быть, чтобы вы думали оставить нас теперь!

– Прекрасная синьора, – возразил кавалер, – я напрасно стараюсь разогнать свои печальные мысли или сделаться годным для двора, к которому ничто грустное не пристало. Ваши законы тяготеют надо мной, как над преступником; бегство вовремя лучше сурового изгнания.

Говоря это, он пошел дальше и уже проходил через ворога, но Марианна схватила его за руку.

– Однако, – сказала она нежно, – разве здесь нет черных глаз и шей снежной белизны, которые могут вознаградить тебя за отсутствие твоей милой? Поживи здесь и забудь, как, без сомнения, сам ты будешь забыт в отсутствии!

– Синьора, – отвечал Адриан очень серьезно, – я не так долго жил среди вздохов и звуков скорби для того, чтобы мое сердце огрубело и чтобы моя душа сделалась нечувствительна ко всему окружающему. Наслаждайтесь, если можете; что же касается меня, то красота теперь не радует меня, и любовь, даже святая любовь – как будто помрачена тенью смерти. Извините меня и прощайте.

– Так иди, – сказала флорентинка, – иди и ищи свою милую там, куда влечет тебя твоя философия. Я обманула тебя, слепой безумец, сказав тебе, что Ирена выехала из Флоренции. Я о ней ничего не знаю и ничего не слыхала, кроме того, что ты сам мне сказал. Иди назад, разыщи ее гроб и удостоверься, любишь ли ты ее по-прежнему!

В самый жестокий дневной жар, пешком, Адриан возвратился во Флоренцию. Дневной жар, продолжительная усталость, изнурение в соединении с крайним отчаянием в возможности придумать какой-нибудь систематический способ розысков, все это вызвало горячку, которая быстро начала распространяться по его телу. Виски его отяжелели, губы засохли от нестерпимой жажды; сила, казалось, вдруг оставила его; и он с большим трудом и усилием волочил ноги.

«Я чувствую заразу, – думал он со страшной тошнотой и с содроганием, с которым природа всегда борется против смерти, – я чувствую, что пожирающий и невидимый недуг овладел мною, я погибну и не спасу ее; и мы будем лежать не в одной могиле!»

Эти мысли быстро усилили болезнь, которая начала им овладевать; и прежде чем он вошел в город, сознание его начало путаться, он стал бредить и шел, бормоча прерывистые и несвязные фразы. Немногие встречавшиеся с ним люди в ужасе бежали от него.

– Ирена, Ирена! – говорил он то тихим шепотом, то дико и пронзительно крича. – Где ты? Где ты? Я пришел вырвать тебя у них; ты не достанешься им, нечистым и безобразным дьяволом! Фи! Как воздух пахнет мертвыми телами! Ирена, Ирена, мы уедем в мое палаццо к очаровательному озеру – Ирена!

Между тем как он восклицал таким образом, две женщины вдруг вышли из соседнего дома в масках и плащах.

Более высокая и изящная, была одета в темно-голубой плащ, (здесь это необходимо заметить), богато вышитый серебром, цвет и фасон были редки во Флоренции, но обыкновении в Риме, где женщины высшего звания носили одежду чрезвычайно светлых цветов и широкую, не похожую на простую и узкую одежду тосканского покроя.