Кристофер Бакли - Собиратель реликвий [litres]

– У папы?

– Нет. У папы – поганый свищ. Нет нужды рассказывать, как он его заработал.

Дисмас скорчил рожу:

– И знать не хочу. А тебе-то откуда известно?

– Мне Рафаэль рассказал.

– Кто?

– Дис, твое невежество поистине не имеет равных. Рафаэль, живописец.

– Один из твоих итальянских дружков, что ли?

– А французка – у императора. И он от нее помирает.

– Это всем известно, – сказал Дисмас. – А последнюю новость слыхал? Он поехал в монастырь в Фюссене. Говорят, в ужасном виде, весь рот в язвах. Но черпал своей кружкой из общей чаши со всеми монахами, а им приходилось тоже черпать оттуда. Вот повезло-то, да? Ну, Максимилиан свое заслужил. Он развратник хуже Тиберия.

– Нельзя ли чуть попочтительнее? Он все-таки мой покровитель.

– Тогда найди себе другого покровителя. У меня вот, например, нет покровителей в гнойных язвах. – Дисмас вздохнул. – Мне что-то расхотелось в «Сады Эдема». А после нашего разговора, наверное, больше никогда не захочется. Но выпить надо по-всякому. Пошли.

Дюрер жил в Тиргартнертере, у подножия замка. Как обычно, приятели пошли в «Жирного герцога» и сели в углу, где потише.

Дюрер хандрил. Дисмас пил пиво, Дюрер – бренди, одну кружку за другой.

Вдруг он сказал:

– Если император действительно помирает, то мне нужен новый покровитель.

– Вечно ты переживаешь из-за денег. Ох, ради всего святого, ведь ты – Альбрехт Дюрер. С голоду не помрешь.

– А ты знаешь, сколько ртов я кормлю? Детей нет, но есть братец Ганс с семейством. И все как один прожорливы. И родственники Агнессы. И прислуга. И подмастерья. И покупка материалов. Поверь, я очень завишу от Максимилиановой пенсии. И от этих рук. – Он вытянул перед собой руки, словно для осмотра. – Все время немеют. А глаза? Что будет, когда я ослепну, а?

– В таком случае, может, тебе все же следует приукрасить портрет Фуггера? Я готов попозировать.

– А какое жалованье платят придворному живописцу? Ну, этому халтурщику Кранаху?

– Фридрих со мной это не обсуждает. Да и что тебе Кранах, Нарс?

– Говорят, он получает двести гульденов в год. Двести! Я за Агнессой столько приданого взял.

– Вряд ли ему столько платят. Но живет он недурственно, это да. Вдобавок, столуясь у Фридриха, голодным не останешься.

– Мне бы так. И это какой-то Кранах! Нет в этой жизни справедливости. Вот и приходится уповать на следующую.

– Слушай, сходил бы ты к мастеру Бернгардту.

– Этот банкир твой, что ли?

– Он гений. Дай ему гульден, он превратит его в дукат, а дукат – в алмаз. Благодаря ему мое состояние выросло в четыре раза.

Дюрер пожал плечами:

– Я поговорю с Агнессой. Деньгами занимается она. Теми, что остались.

– М-да, разговоры у нас – лучше некуда, – вздохнул Дисмас. – Сифилис, папские свищи, полудохлый развратник-император, а теперь вот нищета и голодная смерть. О чем бы нам еще поговорить? О казнях? Поехали со мной в Майнц, а? Там у них каждый день кого-то жгут.

В конце концов Дисмас сумел заставить Дюрера улыбнуться, рассказав, как огорчился Альбрехт, когда выяснилось, что Дисмас не купил ему поддельный байдак святого Петра.

– Но больше всего он хочет плащаницу.

– Плащаницу? Я сварганю ему плащаницу! – От выпитого язык Дюрера начинал понемногу заплетаться. – Такую плащаницу… такую прекрасную плащаницу, что Иисус захочет вернуться с небес и снова в нее замотаться.

– Не говори так, Нарс.

Дюрер грохнул кружкой о стол:

– Эй, Магнус! Шевели своими жирными булками и неси мне еще бренди. И этих твоих конских ссак для моего друга Дисмаса.

– Альбрехту не нужна твоя плащаница, – объяснил Дисмас. – Он хочет ту, что в Шамбери.

Кабатчик Магнус, огромный малый, по счастью терпеливо сносивший шутки в адрес своих тылов, подошел и плеснул бренди в кружку Дюрера.

Тот перегнулся через стол к Дисмасу:

– Знаешь, мы с тобой могли бы недурно подзаработать.

– Мне уже не нравится твоя задумка.

– Все равно слушай. Я делаю плащаницу, а ты продаешь ее своему горе-архиепископу. Двадцать пять процентов – твои.

– Неслыханная щедрость. Как поживает Агнесса?

– В манду Агнессу.

– Я не прочь, но она твоя жена. Нарс, я пытаюсь переменить тему.

– А что такого? Ты же презираешь Альбрехта…

– Я ни разу тебе не говорил, что презираю Альбрехта.

– Да ладно, ты сто раз выражался в этом духе. Он свинья. Не такая свинья, как папа, но тем не менее – свинья. А Тецель? Вот кто настоящий подонок! Эх, на костер бы его…

Дюрер осушил кружку и начал колотить ей по столу. В таверне притихли. Дюрер вскарабкался на стол и распрямился на нетвердых ногах.

– Нарс, сядь! – велел Дисмас.

Дюрер воздел кружку:

– За брата Мартина Л-лултера. Лу-лур…

Все уставились на него.

– Ну же! Вы! Все! Пейте! За Мартина Лу-те-ра. Во! Смерть папе-содомиту!

– Эй! – крикнул кто-то. – Думай, что несешь!

К ним подковылял Магнус:

– Мастер Дюрер. Прошу вас. Не надо скандалов.

Дисмас дергал Дюрера за штанину:

– Нарс, слезай оттуда.

– Магнус, еще бренди! Всем бренди! – Дюрер поднял кружку. – Пейте! Пейте за Альбрехта Дюрера!

– За кого? – переспросил кто-то.

– За Альбрехта Дюрера! Который подтирает задницу картинами Лукаса Кранаха!

Дисмас и Магнус стянули Дюрера со стола и дотащили до дверей.

– Ты великий человек, – бормотал Дюрер, наваливаясь на кабатчика. – Самый великий. Величайший! Величайший во всей… империи.

– Я доведу его до дома, – сказал Дисмас Магнусу.

Ночная прохлада приятно освежала.

– Лишь бы никто не кликнул стражу, – обеспокоенно заметил Дисмас.

– Насрать на стражу. Что они нам сделают?

– Нарс, нельзя залезать на стол в таверне и орать, что папа – содомит.

– Можно. Он же содомит. Л-лулт… Ой, я никак не могу его выговорить! Л-у-у…

– Ты пьян, Нарс.

– Тсс! Погоди, слушай, сейчас скажу. Лу-у-тер. Лутер теперь у нас папа. Дисмас?

– Что, Нарс?

– Я Лутера лублу.

– Ладно. Хорошо. Пойдем.

– Отведи меня к нему, я перед ним исповедуюсь.

– Нарс, брат Лютер – в Виттенберге, а мы – в Нюрнберге.

– Я хочу его написать. Сделаю его бессмертным.

– Полагаю, о своем бессмертии он уже позаботился. К тому же Кранах тебя опередил.

– Кранах? Кранах. Кранах – залупень!

– Тише, Нарс. О господи.

– Он и выглядит-то как залупень.

– Если не утихомиришься, я сдам тебя страже.

– А я буду сопротивляться, – сказал Дюрер, заваливаясь на забор.

Дисмас подхватил друга под локоть:

– Когда Агнесса увидит тебя в таком состоянии, ты пожалеешь, что тебя не сцапала стража.

Весной Дисмас снова был в Майнце.

Зиму он провел в теплых краях, охотясь за реликвиями для Альбрехта, – последней модой были итальянские мученики VI века, но, помимо них, удалось отыскать и пару других редкостей: ребро святого Хрисогона и отличный фрагмент копчика святой Специозы, принесший, как уверялось, несколько первосортных исцелений. По обыкновению, Дисмас предоставил бы Фридриху преимущественное право покупки, но у Фридриха и без того было столько костей Специозы, что хватило бы на полный скелет.