Луи Буссенар - Кругосветное путешествие юного парижанина

— Чудесно, — проговорил Фрике, — у вас двустволка.

— И безотказная, друг мой, — убедитесь сами, если заговорит оружие.

— У месье Андре был карабин…

— Ну, а я предпочитаю «chokebore» [298].

— Что это?

— Гладкоствольное ружье, которое, несмотря на малый радиус действия — примерно сто метров в данном случае, — обладает всеми преимуществами карабина и лишено его недостатков.

— Да ну!

— Через пять минут увидите. В нарезном карабине только один патрон. В момент выстрела при смещении ствола на одну десятую миллиметра пуля отклоняется на метр от цели каждые сто метров. И вы промахиваетесь.

— Понимаю.

— У вас пропадает выстрел, а от него зависела Ваша жизнь.

— Еще бы!

— Сейчас перед вами ружье центрального боя, двенадцатого калибра, в каждом патроне шесть граммов английского пороха и двадцать шариков свинцовой дроби, общим весом в тридцать пять граммов, и этого довольно, чтобы поразить надежнее, чем утяжеленной свинцовой пулей, с расстояния в девяносто метров любого из горлопанов, охочихдо вашей шкуры.

— Нельзя не согласиться.

— Согласитесь сразу же, как только увидите мои двойные выстрелы вначале со ста шагов, а затем с восьмидесяти по сумасшедшим, несущимся сюда во весь опор. Если в каждую из них попадет хотя бы половина дробового заряда, этого будет достаточно… От вас потребуется только одно: по мере надобности перезаряжать ружье.

Наши револьверы «Смит-и-Вессон», как видите, длинноствольные, калибра одиннадцать миллиметров. Дальность стрельбы до двухсот пятидесяти метров. Прекрасное оружие, мой дорогой. К ним у меня есть по плечевому прикладу (вот эти железные треугольники). Таким образом, получилось два карабина. В них двенадцать зарядов, плюс два в ружье, значит, всего четырнадцать, ну и, сверх того, запас.

— Браво! Браво! — воскликнул гамен, полный энтузиазма.

— Но главное — сохранять хладнокровие.

Когда необходимые пояснения, дававшиеся с неслыханным спокойствием, подошли к концу, показался противник.

Взвод пеонов, человек двенадцать, под предводительством главного с боен, несся как смерч.

Буало укрылся за стволом мастикового дерева, в одно мгновение прицелился и открыл огонь из ружья. После первого выстрела скатился главный, после второго — еще один вылетел из седла и повис на стремени. Раздались жуткие крики, нападавшие на мгновение заколебались.

Неутомимый стрелок отдал ружье гамену и, пока тот перезаряжал его, взял револьвер, быстро соединил с прикладом и стал вести точный огонь.

Пеоны, взбешенные отпором, вдобавок увидели, как упал третий. Тогда они вздернули лошадей на дыбы, чтобы защититься от остроконечных цилиндрических пуль, дырявивших кожу и дробивших кости.

Буало рассмеялся.

Фрике подал заряженное ружье.

Нападавшие были всего в сорока шагах. Два выстрела прозвучали почти одновременно. Одна из лошадей получила заряд прямо в лоб, другая — в грудь, и они, перекувырнувшись, словно кролики, рухнули, придавив всадников своей тяжестью.

— Теперь видите, почему я предпочитаю ружье карабину!

— Хорошая работа. Кое-кто из мерзавцев испустил дух.

Пеоны улепетывали во всю прыть, оставив на поле боя два трупа и двоих живых, мучительно пытавшихся выбраться из-под лошадей.

Битва была выиграна.

— А теперь последний выход, чтобы закрепить победу.

— Давайте, — сказал гамен, — посмотрим на раненых.

— Ах, на этих? Надо забрать у них оружие и хорошее седло, а самих отпустить.

Гаучо, дрожа от стыда, сдались на милость победителя и зашлепали прочь, сопровождаемые насмешливым: «Buenos dias, caballeros!» [299]

Двое друзей осмотрели лошадиные трупы.

У первой был разбит череп и вытек глаз. А у второй в белой груди зияло почти правильное круглое отверстие величиной с кулак. Заряд попал чуть-чуть под косым углом. Дробь продырявила одно легкое, и отдельные дробины, пройдя навылет, вырвали кусочки плевры.

— Ну, что скажете по поводу свинцовой дроби? — торжествуя, спросил Буало. — Литая пуля может уйти в сторону, натолкнувшись на кость, или застрять в складках кожи.

— Да, ваше ружье — грозное оружие. Но скажите, почему при выстреле из этой дьявольской штуки дробь не рассеивается уже на сорока метрах?

— А! А! Все дело в баллистике. Сейчас объясню и заодно почищу ружье, иначе на него нельзя будет положиться завтра. Название этого типа ружья, chokebore, — слово составное и представляет собой соединение двух английских глаголов: to choke, переводимого как «душить, сужать», и to bore — «сверлить», а в целом это значит «высверливание и сужение». Каждый из стволов представляет собой вовсе не правильный цилиндр, равномерно выточенный изнутри, нет, диаметр ствола плавно уменьшается от казенной части до середины его длины, затем остается неизменным почти до конца, где резко уменьшается по направлению к дульному срезу.

Эта конфигурация служит не только для концентрации пороховых газов, центровки зарядов, которые в обычных ружьях сильно перемещаются вбок, но в первую очередь, чтобы дробь не сбивалась в кучу и чтобы между дробинами не было слишком больших промежутков.

— Как это замечательно просто! Я прекрасно понимаю все преимущества такой системы. Дичь никогда не проскочит между дробинами, крупными или мелкими, безразлично, так как ствол посылает их кучно.

— Браво! Ваша сообразительность восхищает. Гинар будет рад узнать, что его ружье столь великолепно проявило себя в Риу-Гранди-ду-Сул.

— А кто такой месье Гинар?

— Мой верный друг, один из лучших знакомых мне стрелков. За свою жизнь он завоевал не знаю уж сколько призов на всевозможных европейских соревнованиях.

— Молодец ваш друг. Хорошо бы, он дал мне несколько уроков. Где он живет?

— Вернувшись в Париж, посетим вместе магазин по адресу: авеню Опера, восемь. Вы будете желанным гостем.

— Какой магазин?

— А, забыл вам сказать, ружья подобного типа выпускает лондонская фирма «Гринер», единственным представителем которой в Париже и является месье Гинар. Именно он вручил мне это ружье и заверил, что оно способно творить чудеса.

— Заверения оправдались.

— Сейчас я положу ружье в футляр, и оно будет ждать случая… А пока в дорогу! Гаучо вряд ли откажутся от попыток схватить нас. Необходимо уйти от них подальше. Кто знает, что нас ждет впереди?

— Месье Буало, еще один вопрос. Вы упомянули авеню Опера. Она уже проложена?

— А! Вот вы о чем! Когда же вы уехали? Эта превосходная улица протянулась от Французского Театра до площади Оперы. На ней установили систему электрического освещения, и вечером улица потрясающе эффектна.

— Да, много времени прошло, как я уехал…— меланхолично заключил гамен. — Вероятно, Париж сильно изменился!