Луи Буссенар - Кругосветное путешествие юного парижанина

На западную окраину Буэнос-Айреса, на площадь прибывает множество фургонов из самых разных точек страны, и устраивается торг. Шерсть продается по цене от сорока до шестидесяти долларов ассигнациями за «арробу», то есть три денье и четыре с половиной ливра.

Ясно, что выгода для мелких производителей невелика, ибо владелец стада от ста до ста пятидесяти голов скота может единовременно поставлять не более пяти-шести фунтов шерсти. Но какое значение все это имеет для гаучо? Он ест вкусную баранину. Наслаждается свободой. Надзор за стадом — лишь предлог бродить по драгоценной пампе, которую ранчеро любит, точно моряк — океан.

Пампа и лошадь — единственные возлюбленные этого южноамериканского жителя. Семья, если таковая существует, значит для него не очень-то много. К услугам гаучо пьянящий воздух, яркое солнце, преданная лошадь и травы, бьющие в лицо!

А еще упоительные схватки с быком, бесконечная езда верхом по равнине, когда до ушей доносится рык кого-то из свирепых обитателей пампы, наконец, острые запахи росистых трав, смешанные с благоуханием нежных цветов.

Таков гаучо, когда нет денег. К сожалению, как только заводятся несколько долларов, он резко меняется к худшему.

Стоит ему получить деньги за шерсть, как первейшей его заботой становится посещение пульперии. О! Поездка совершается под предлогом всевозможных закупок, остро необходимых в условиях одинокого существования.

Пульперии на востоке страны (в «Восточном поясе») представляют собой для гаучо Ла-Платы, Риу-Гранди, из Уругвая то же самое, что универсальный магазин для калифорнийских шахтеров и фермеров.

Там можно купить минимум необходимых бакалейных товаров, в основном сахар и парагвайский чай «иерба». Там же приобретаются сапоги, пончо, шляпы, тростниковая водка, пороховые заряды для жутких древних ружей, пояса, платки, ножи и тому подобное.

И вот, воодушевленные столь благими намерениями, гаучо отправляются в долгий путь, чтобы в конце концов добраться до пульперии. Однако по прибытии они встречаются с множеством бравых парней, охочих до выпивки и азартных игр.

И когда у гаучо в кармане оказывается набитый табаком кисет, на столе — бутылочка тростниковой водки, а вокруг — веселые дружки, наслаждающиеся жалостными переборами гитары, он ощущает себя наверху блаженства.

Гаучо курит, пьет. И мало-помалу теряет голову. Пускается в пляс, потом снова пьет, бесконечно играет — все это неизбежно кончается тем, что имеющиеся деньги перекочевывают в карманы новых дружков, а оттуда — в кассу хозяина заведения.

Время от времени происходят драки, тогда гаучо хватается за нож, чаще всего, за компанию. Ну, а потом, после недели «загула», с пустыми карманами, с жуткими ножевыми шрамами, бедолага возвращается к себе на ранчо в надежде начать все сначала после ближайшей стрижки.

Таким, по сути, был рассказ ранчеро во время послеполуденного отдыха — сиесты, и казалось, будто он испытывал особое удовольствие от воспоминаний о собственных проделках.

Какой огонь в речах! Какая живость в жестах! Этот загорелый мужчина, наполовину испанец, наполовину индеец, с подвижными, как на шарнирах, руками и ногами, с кустистыми бровями, с бархатными глазами, со спутанной бородой и всклокоченной шевелюрой, обладал природным даром красноречия, который изумил даже невозмутимого Буало.

Настал час расставания. Фрике, еще не вполне оправившийся после скачки галопом, охотно «понежился» бы на траве; но люди с бойни могли показаться с минуты на минуту, и столь малоприятной встречи следовало избежать любой ценой.

Итак, довольные, они расстались, крепко пожав друг другу руки.

— А он молодец, — произнес Фрике, после того как с кислой миной взобрался на лошадь и устроился в седле.

— Да это, — проговорил Буало, — самый отвратительный негодяй, дышащий воздухом пампы.

— О! Не слишком ли крепко сказано? — изумился потрясенный гамен.

— Мой храбрый друг, ваша неискушенность в делах житейских может сравниться лишь с незнанием жизни добродетельных девиц, воспитанных в монастыре. Неужели вы не обратили внимания, с какой безумной завистью этот паршивец взирал на наше оружие и наших лошадей? Я совершенно уверен: теперь он кинется в пампу, сделает крюк и устроит засаду где-нибудь на повороте дороги, который мы волей-неволей должны будем пройти. Может, возьмет с собой даже одного из пеонов, коль скоро нас двое, и не позволит тому действовать самостоятельно, чтобы прикарманить большую часть добычи. Ранчеро я беру на себя. Он чересчур уверен, что сможет со мной справиться. А вам, мой юный друг, настоятельным образом рекомендую овладеть лассо.

Буало говорил правду. За шесть месяцев объездив Южную Америку вдоль и поперек, молодой человек благодаря парижскому темпераменту великолепно приспособился к жизни, полной приключений, приобрел истинное понимание людей и событий и научился играть любые роли.

Миновало полчаса.

— Поглядите-ка, матрос, видите примятую траву? — произнес Буало, поддевая кончиком хлыста одну из травинок.

— Где, месье Буало?

— Да вот же! Взгляните еще раз. Вы, что, плохо видите?

— Я просто ничего не вижу, правда, не вижу!

— Черт побери! Эта мразь спешит взять плату за гостеприимство. Какого дьявола! Здорово спешит! Чувствовал я, он жаждет заполучить мое оружие… У этого типа губа не дура. Ружье за сорок луи, никелированные револьверы «Смит-и-Вессон»…

— Вы действительно полагаете, что на нас нападут и отправят к праотцам с единственной целью — поживиться?

— Безусловно, сын мой. Если бы вы хорошо знали гаучо, то понимали бы: у себя дома и среди друзей это человек со всевозможными достоинствами, но стоит путнику очутиться за порогом, как тотчас же гость за несколько минут вновь становится чужим, а чаще всего — врагом. Когда пробуждается алчность, то начисто стирается благородное и трогательное чувство гостеприимства; место любезного хозяина занимает жадный дикарь, для которого любой блестящий предмет обладает неодолимой притягательной силой… Вот подтверждение: след прерывист. Старый трюк, мой мальчик! Затасканный, как сюжет, кочующий из одной мелодрамы в другую. Сначала мерзавец несколько раз прыгнул в длину, потом вернулся по собственным следам, сделал несколько заячьих петель, после чего затаился за каким-нибудь раскидистым кустом.

— Все это нам знакомо.

— Поглядите-ка сюда, видите кактус со сверкающей, как бриллиант, струйкой сока?

— А! Вижу.

— Этот набитый дурак даже не снял шпоры и поцарапал лист кактуса колесиком. Вот вам и след.

— Блеск! — воскликнул Фрике.

— Ну-ну! А может, гаучо вовсе не так глуп, как хочет казаться. Он заранее предположил, что я, скорее всего, нападу на его след и приму обычные меры предосторожности; а он в это время без всякого шума возвратился к лошади, которая где-то неподалеку резвилась на свободе. Удивительная картина: пеший гаучо!