Адам Уильямс - Книга алхимика [Роман]

Диспут закончился всеобщим весельем, после того как слово взял Салим. Он воздал должное глубине знаний и мудрости обоих участников и произнес небольшую речь, в которой попытался примирить их. Однако, судя по выражению лица аль-Газали, было понятно, что суфий оскорблен и рассержен. Скорее всего, его особенно уязвила шутка Саида, которой тот закончил свое выступление. Аль-Газали демонстративно отказался от вина. Поскольку Андалусия вся покрыта виноградниками, редко кто из ее обитателей, особенно из высшего общества, не пил вина. Мусульмане не являлись исключением. Нет-нет, в публичных местах они, разумеется, следовали нормам Корана, спокойно балуя себя вином дома или в компании близких друзей. Салим являлся человеком строгих нравов и потому сам не потреблял спиртного, однако он считал в высшей форме невежливым лишать своих гостей удовольствий, связанных с возлияниями. Мишкат в те дни отличался терпимостью, что со всей очевидностью претило аль-Газали. Он отбыл на следующее утро, а потом до нас дошли известия, что он вернулся в Африку и обосновался в одном из берберских эмиратов.

Так или иначе, диспут произвел на нас сильное впечатление, дав пищу для размышлений и споров, которые не стихали на протяжении последующих нескольких недель. Несмотря на прекрасное выступление Саида, нашему учителю не удалось до конца нас убедить. Он полагал, что мистика и наука совершенно несовместимы. Мы считали иначе. В ходе даже тех немногих экспериментов, которые мы проводили, нам довелось столкнуться с феноменами, бросающими вызов логике. При этом фанатичная вера суфия в свою правоту оставила в наших душах неприятный осадок. Мы не могли забыть яростного блеска в его глазах, который увидели, когда он уходил, поправляя куфию. Тогда мы не ведали, что это был знак грядущей опасности. Мы не смогли его вовремя распознать, приняв за легкий бриз летней ночью. Разве мы могли угадать, что он сменится ледяной вьюгой с севера, которой ответит воющий ветер из Африки? Расскажи нам кто-нибудь, что нас ожидает в будущем, мы бы лишь рассмеялись в ответ, преисполненные уверенности в силу нашего разума, способного разгадать все тайны вселенной. Мы были молоды, а в молодости считаешь себя неуязвимым.

Гости на прощанье целовали Салиму руку. Наконец, когда все разошлись, мы отправились в покои Айши. Там, опьяненные вином, стоя у нее на балконе, в свете звезд, мы вдыхали аромат апельсинов, смотрели на потрескивающий в саду костер и слушали, как Айша, тихо наигрывая на цитре, сладким, как у соловушки, голосом поет о любви. Многие из тех песен она сочинила сама. Затем мы с Азизом присели на кушетку и, улыбаясь, смотрели на лицо Паладона, который изо всех сил пытался убедить себя в том, что он очарован не прекрасной исполнительницей, но лишь ее песнями. Айша же притворялась, будто готовится к занятию по музыке и слова ее песен не обращены ни к кому конкретно — и уж явно не к могучему светловолосому христианину, сидевшему с мрачным видом у ее ног.

Мы с Азизом придвинулись друг к другу. Он положил мне голову на плечо, и мы сидели так молча, наслаждаясь атмосферой, царившей в напоенных чарующими ароматами покоях. В тот самый момент, когда он приблизил свое лицо к моему, ночной дозорный погасил на улице фонари. Свет звезд заливал двор серебром, сулившим сладкое забвение, восторг и экстаз. Одним словом, все то, о чем говорилось в стихах аль-Газали накануне вечером.

Оказавшись в нашей комнате, мы с Азизом никак не могли насытиться друг другом. Мы махнули рукой на все законы благопристойности. Мы бросали вызов небесным светилам. Наши души сливались воедино. Мы гибли и рождались заново. Он, я, Бог и вся Вселенная до последней травинки и камня слились воедино.

О чудные, сладкие богохульные слова… Их произнес Азиз, а не я. Это случилось уже после, когда мы разомкнули объятия, вновь став сами собой. Это было первое, что я от него услышал:

— Это и есть то, о чем ты мне постоянно рассказывал? То, что Бог-Перводвигатель внутри нас. Это и есть тайна, которую мы сейчас раскрыли.

Я улыбнулся от гордости и удовольствия и посмотрел на его веселое лицо. Я был в равной степени учителем, другом и любовником Азиза.

— Он ведь в тебе, да? — спросил Азиз. — Бог в тебе.

— В нас, — прошептал я.

Мы смотрели друг другу в сияющие глаза, зерцала наших чувств, не в силах отвести взгляд в сторону, желая как можно дольше продлить то чувство единения, которое испытали.

— Самуил… Самуил… — прошептал Азиз. — Ты ведь никогда меня не бросишь, правда? Иначе ты разобьешь мне сердце.

— Никогда, — пообещал я. — Пока жив, я буду с тобой.

— Я тоже тебя не брошу. Без тебя… без тебя меня как бы нет… Я никто. Как же я тебя люблю… Ты такой… такой красивый… Как только я тебя увидел, то сразу понял, что без тебя мне не жить… Теперь мы всегда будем вместе. Потому что мы с тобой единое целое! — в восторге вскричал Азиз.

Своим громким голосом он вспугнул одного из белых голубей Салима, сидевших за окном. Птица улетела, и взмахи ее крыльев были словно трепет моего сердца. Я никогда еще не чувствовал себя таким счастливым.

Ах, Азиз, мой Олень, с которым я разделил райскую вечность — каждую секунду каждой минуты каждого часа каждого дня тех двух лет, где каждое мгновение было длиною в целую жизнь. Азиз, в чьих объятиях я умирал каждый вечер, чтобы вместе с тобой возродиться и встретить рассвет нового дня, что стало с тобой? Где сейчас обретается твоя душа?

Лампа тихо потрескивает. Осталось всего несколько бочонков масла. Довольно тешить себя воспоминаниями, пусть они и столь дороги мне. Я должен написать о Сиде и о том, как был нарушен наш покой. Это случилось, когда мы отправились на войну.

В котором я рассказываю, как ученый муж познакомился с рыцарем, и о том, как любовник стал принцем.

Был самый обычный осенний день. Из-за холодных дождей во дворе стояли лужи, а садовники выуживали из фонтана желтые листья. С садовниками сплетничали прачки, которые, завидев, что выглянуло бледное осеннее солнце, кинулись вывешивать белье. Сквозь дымчатые стекла библиотечного окна я видел, как качаются от ветра верхушки кипарисов, и потому радовался благословенному теплу, исходящему от жаровни. Я бездельничал. Погрузившись в легкую грусть, я ломал голову над тем, как выразить свои чувства к Азизу в стихотворении.

Когда один из рабов-нубийцев позвал меня в кабинет хозяина особняка, я и представить не мог, что за сюрприз приготовила мне судьба. Я решил, что визирю снова понадобилась врачебная помощь. Вот уже несколько недель я лечил его от хронических болей в спине. Меня порекомендовал сам Саид. Расстроенный тем, что меня оторвали от мечтаний, я вздохнул, взял мази, бутылочки для прогревания и, не торопясь, отправился в покои Салима.