Адам Уильямс - Книга алхимика [Роман]

Паладон задержался лишь для того, чтобы накинуть на Айшу плащ и выдернуть меч Азиза из стены. Труп Ефрема с отвратительным глухим стуком рухнул на пол. Кинув на нас последний взгляд, Паладон, поддерживая Айшу, которая все еще не пришла в себя от пережитого потрясения, исчез за дверью.

Саид достал из-за пазухи листок пергамента:

— Ну дела! Я забыл дать им на подпись брачный договор!

Тут из-за двери раздались крики и звон мечей, и мы поняли, что все пропало.

Первым вошел командир дворцовой стражи. Он бесцеремонно швырнул Айшу на ковер, и она упала рядом с Джанифой, Комната заполнилась воинами, лязгающими доспехами. Меня зажали в углу, там, куда была сдвинута вся мебель. В мою грудь уперлось сразу три копья. Саида скрутили.

— Уважаемый, — обратился наш учитель к командиру, — вам совершенно не обязательно применять силу. Если вы ищете визиря, то он здесь. Не беспокойтесь, он…

Закованный в железо кулак врезался в лицо Саида, и наш учитель, обливаясь кровью, повалился на пол. Солдаты принялись бить его ногами, а потом стали избивать и меня.

Мы с Саидом пришли себя в застенках под дворцом. Мы были прикованы к стене вместе с обвиненными в измене христианами.

Прошло много месяцев, прежде чем я узнал, что случилось с другими. Еще до того, как эмир обо всем узнал, Джанифу отвели в дом Салима и посадили под замок в бывших покоях Айши. С ней оставили лишь одну служанку — Марию. Это была единственная милость, оказанная ей Азизом.

Айшу держали в комнате, примыкавшей к кабинету брата. За ней постоянно велось неусыпное наблюдение, чтобы она не свела счеты с жизнью. Потом, когда Азиз отправился на встречу с Юсуфом, он забрал ее с собой, пригрозив, что если она хоть что-нибудь скажет будущему супругу, то нам с Саидом и Джанифой тут же отрубят головы. Ее молчание стало платой за наши жизни.

Естественно, никакого брака между Айшой и Паладоном не было. Эмиру сказали, что Джанифа с Айшой заманили Азиза и Ефрема в потайную комнату под дворцом, чтобы их там прикончить. Абу не составило труда поверить в эту ложь, ведь убийство родственников в его семье было обычным делом. Как-никак сестра эмира некогда уже участвовала в заговоре, закончившемся смертью Яхьи, а Айша приходилась дочерью сообщника Абу — отцеубийцы Салима. В любом случае эмир, как обычно, был бессилен что-либо сделать.

А как же Паладон, которого я считал погибшим? Он исчез.

Убив двоих солдат, он прорвался наружу. За ним кинулись в погоню. Прежде чем скрыться, он сбросил еще одного солдата с утеса. Его искали, весь город перевернули вверх дном — тщетно. Один из рабочих донес в сыскную службу, что видел, как Паладон бежал к мечети на скале, одетый в заляпанную кровью белую джеллабу — ту самую, которая была на нем во время церемонии бракосочетания. Солдаты обыскали мечеть. Поскольку все боковые тоннели в пещере давно замуровали, из мечети можно было выбраться только через главные врата, но рабочий клялся, что Паладон, забежав в мечеть, так больше из нее не выходил.

Он просто исчез.

«Все-таки я правильно сделал, что занял себя чтением. — Закрыв книгу, Пинсон убрал ее в карман. — Пусть ответов на вопросы не получил, но хотя бы отвлекся».

Параллели между событиями прошлого и настоящего были очевидны и навевали грусть. Когда Пинсон отправился с Лоркой и бродячим театром по захолустью, мечтая построить новую Испанию, они были точно такими же идеалистами-мечтателями, как Самуил и Паладон, решившие создать в пещере храм. Мечеть, которая могла стать символом терпимости и человечности, породила бездумную ненависть — совсем как Республика. В описании кровопролития, последовавшего за казнью Иакова, Пинсон узрел знакомую картину, являвшуюся порождением чудовищного коктейля: мешанины из добрых намерений, некомпетентности, людской злобы и честолюбия. Раскол общества в Мишкате и последовавшие за этим погромы мало чем отличались от того, что происходило по всей Испании в самом начале войны. Причем заканчивалось все всегда одинаково. На самый верх выбивались люди, которых отец Марии называл кровавыми палачами. Они, короли навозных куч, и становились душителями свободы. Полицейские государства, которые фашисты и сталинисты считали идеалом, ничем не отличались от детища Ефрема и Азиза. И тогда, и сейчас первыми гибли самые лучшие и благородные. Рауль сложил голову в Барселоне, Паладон исчез. И что в результате? Балом правят всякие Огаррио и Элдрики.

Проклятие. Эта рукопись — вердикт всему человечеству И что самое ужасное — пророчество того, что ждет их в ближайшем будущем.

А он, Пинсон, ни на йоту не приблизился к ответу, как выбраться из этого собора.

Из темноты доносились вздохи и похрапывание. Профессор завидовал спящим заложникам. Везет же им! Захотели спать, и уснули. «Господь свидетель, — подумал Пинсон, — а я ведь тоже устал. Чтение и перевод вымотали меня до предела, но при этом я даже думать не могу о сне». Его переполняло возбуждение, кровь стучала в висках. Ему хотелось выплеснуть зажатую в нем энергию — броситься сломя голову из этого собора навстречу свободе и ночной прохладе. На посту министра он нередко задерживался на работе за полночь, после чего, покончив с делами, чтобы скинуть напряжение, бегал в предрассветных сумерках по тихим, безлюдным аллеям сада Монфорте. Телохранители едва могли угнаться за ним. Увы, сейчас о пробежке можно лишь мечтать.

И все же профессор ерзал, как на иголках, он был не в силах сидеть сложа руки. Ему страшно хотелось сделать хоть что-нибудь. Его взгляд упал на Фелипе, который спал, прислонившись к колонне. «А почему бы и нет? — подумал Энрике. — Мне же надо с ним когда-нибудь поговорить». Накинув на плечи одеяло, словно пончо, он присел у спящего солдата и потряс его за плечо.

— Фелипе! — прошептал он. — Проснись!

Глаза юноши широко раскрылись. На мгновение Пинсон увидел в них дикий ужас, сменившийся растерянностью и замешательством. Фелипе в отчаянии зашарил руками по сторонам и, наконец отыскав винтовку, прижал ее к себе, совсем как ребенок — любимую игрушку.

— Что с тобой, дружок? — ласково спросил Пинсон. — Кошмар приснился?

— Снилось, что нас бомбят, — пробормотал Фелипе, — с самолетов. Как когда мы сидели в окопах во время Теруэльской операции.

— Легион «Кондор»? — тихо спросил Пинсон. — Я слышал, они могут нагнать страху.

Фелипе застыл. На лице у него выступили капельки пота. Будто погрузившись в транс, он забормотал заученное назубок:

— «Хейнкель пятьдесят один СИ» — бросай винтовку и беги. «Хейнкель сто одиннадцать» прилетел опять, можно могилу себе копать, «Савоя-Маркетти» сделает из тебя спагетти, «Дорнье До семнадцать» — в гости к смерти собираться… — После каждой фразы он начинал гудеть и свистеть.