Михаил Крупин - Чертольские ворота

Малый звук колокола, неуверенный, чуть православный, пошел сзади откуда-то — от окраинной Земляной слободы? Ему тут же сильно ответил спереди, из московской середины, кажется, сам «Иван». Тогда земляной колокол, сейчас же ободрившись, ударил набатно. Мнишек, не следивший часов, сперва поверил на слово, что сейчас время Москве звонить, но вот и он заморгал в пустынном вербном переулке и прислушался... Окрест уже трудился сонм заполошных колоколен. Вдруг за рябинищами и городьбами — верно, на ближайшей большой улице — взвился многочеловечий вопль, плеснул продолговато. Уже где-то совсем рядом, уже нечеловечески загаркали, заахали воротца, обезумели цепные псы, к колокольному — подковному — битью помалу примешался звук как бы артельной спешной колки дров (то бодрый, звонкий, раз-раз, н-нряц — глухой, от суковатого полена), а Стась, смеясь, еще путался в утренних безлюдных и никчемных закоулках, сигал через речушки, двигал клены — никак не мог вышагнуть на большую улицу к событию.

Впереди, из укромной калитки в калитку, юркнула баба, за руку выдернув и проволокши за собой ревущего мальчишку, другого, веселого, неся на руках. Стась не успел и крикнуть ей, но положил тоже воспользоваться одной из ее калиток — неброских, да, наверно, хитроумно емких, каких-нибудь сквозных...

— Лях бежит! — грянуло тут сзади. — Стой, эй, стой!!! — Два вывернувшихся впопыхах откуда-то московских мужика, хоть Стась сразу обернулся к ним, приостановившись, кричали и узенькой тропкой бежали к нему. У одного в руке был, как на карнавале у новоиндейского бога, с навязанной вишневой выпушкой, с кутасом от кивера топор, у другого почему-то толстая слега.

Стась с облака приветливо пытливо улыбнулся подлетающим рабам-богам...

— Что-что? — переспросил он, когда оба, набежав, встали в локте перед ним, как два листа перед травой, ветерком нагнетенной в свою сторону. — Так что с утра пораньше за маневры?!.

— Да ваших бьем, — неожиданно для себя сразу ответил со слегой мужик. Перед ним стоящий, столь разумно и распахнуто в лицо ему глядящий молодец в польской куртчонке не мог не знать о пропасти, в какую враз его смахнут топорик со слегой. И он же не смущался ничуть этой пропастию, даже напротив — полнился большей, сравнительно с которой первая не пропасть вовсе...

— Ваши, слышно, царя убивают, а мы, значит, их, — произносил, опершись на жердь, удивленно мужик. — А ты сам-от откуда грядешь?

Мужик же с колуном молчал.

— Я-то? От бабы своей, — залихватски сообщил Мнишек-меньшой, не совсем понявший цели московитов. — Так чего вы?..

Москвичи тоже не все понимали: они стояли, обдаваясь странным светом. Улегающейся крови их внятно слышалось одно: меж ними и литвином сим нет той змеиной непроглядной щелины — той, что с утра... И тогда смертной пропасти той тоже, кажется, нет?.. Нет, забыли: она вся сейчас там — от стены и до стены, в Кремле.

— Кровь песья! — выдохнул пан сразу устало, наконец поняв. — В эту калитку в Кремль?

Оба восставших согласно кивнули.

— Хотели догнать и тебя порешить... — не извинился, просто объяснил посадский с жердью.

Стась, не слушая уже, вотмашь рванул бабью калитку, смяв неблизкие даже к ней лопухи.

Мужик со слегою, еще удрученный загадкой, снова окликнул его. У Мнишка не было с собою сабли, но он обернулся смешливо и ясно, по-прежнему.

— Говорят, — крикнул тогда мужик, — за Польшей гдей-то пистоли льют... такие... без полок, что ль?! В них порох зажигается будто не от затравки уже, а враз от кременька?! — Москвич кричал в восторге от невидимой, но полной для себя угрозы: у поляка в каждой дыньке подвязанных штанцов вполне могло убраться по необгонимому такому пистолету.

Мнишек пожал нетерпеливо плечами.

— Мне б тоже сделать где такой! — пытал мужик. — А? Куда с наказом-то рубли передать?

— Понеже туда же, — отмахнулся уже на бегу Стась. — Из оглобли стреляй! — И канул за клеть, опушенную вербами.

Какие-то мгновения посадские стояли молча, потом взглянули друг на друга и — ох — припустились гусару вослед. Кошачья ветка над калиткой затряслась в сердцах от сброшенного на нее трофейного кутаса — путаного золочено-черного шнура...

В миг, когда еще в рассветной тишине Мнишек, выходя от Скопиных, прикрыл бережно за собою воротца двора, мечник на лавке в горнице, как от громового над ухом хлопка, проснулся...

Обернувшись к другой устланной лавке, он увидел, что на ней спящего гостя еще нет. Ну и ну, вот и где он? Недолго тревожась сим, мечник подложил было снова под щеку ладони, но вспомнил только что канувший сон... Вернее, сам, наяву, словно опять канул: ближней к ложу, левой стороною сердца в сон макнулся наяву. На раскрытых очах мечника проступили слезы...

Михаил встал, прошелся трапезной, надсеньем, везде тишина, нигде не было литовского гостя. Скопин чуть приотворил дверь жены: Мстиславская как мертвая, обратив ко всему, что ни есть над темным потолком, матовое голубоватое лицо, спала неподалеку от Настьки. Скопин, хотя прямо верил чести Мнишка-сына и воротил нос презрительно от досужей молвы, именующей уже князя Мстиславского зверем десятирогим, но все ж он в глубине души переживал за пожилого князя и теперь, притворяя бабью половину, вздохнул облегченно...

Рядом с ним в полумгле скрипнула вдруг половица. Мечник вздрогнул. Произнес не своим — за ночь спекшимся — горлом:

— Кто? — (Получилось: ум-го?)

Ответом был тоже неявный задавленный звук. Мечник, не оборачиваясь на окно, хладнокровно одною рукой развалил ставень.

В дверях осветился в светлом казакине Скопин-старший.

— Вот завернул к тебе, сынок... — заговорил сразу он, переводя дух, переменяя ногу. Но все же странно, странно...

И Миша над улыбкою нахмурился... Но тотчас странность разрешил: ну конечно, батька пьяный.

— Ты от Шуйского с гулянки едешь! — уверенно раскрыл он отца. — Слыхал я, там тыщи вчера на мясоед собираются!.. Так, так, стало быть, пляс до утра?!. Но мне некогда уже с тобой, отец. Ляг тут, подремли, до дому не доедешь. А я уже в службу, вишь, с вечера даже царев меч при мне, чтоб в оружейку не мотаться попусту, сразу — на учения да церемонии... — Мечник задернул крючочки на белом кафтане, завел складку по талии назад, начал привешивать меч с золотым крестом двуручия, укреплять ремни на колечках пояса.

— Ой. Да, сыночек, полежу... Закачано в головушке... — трудно вторил отец. — Ох, посижу хоть...

— Ложись, ложись, там служки и постель не устилали, спят, скоты... — Миша приостановился с поясным выскочившим колечком в руке, меч глухо такнул об пол. — А мне мать сегодня снилась...

— А мне вчера, — неожиданно ясно, без малой похмельной устали, ответил отец.

Сын, отвернувшись, маялся с колечком.