Анатолий Терещенко - Переписчики истории. Мифы о Катыни

18 августа 1939 года польский посол в Париже Юлиуш Лукасевич в беседе с министром иностранных дел Франции Жоржем Бонне заносчиво заявил, что «не немцы, а поляки ворвутся вглубь Германии в первые же дни войны».

Как отмечал в своей книге американский исследователь Хэнсон Болдуин, в годы войны работавший военным редактором «Нью-Йорк тайме»:

«Они (поляки. — Авт.) были горды и слишком самоуверенны, живя прошлым. Многие польские солдаты, пропитанные военным духом своего народа и своей традиционной ненавистью к немцам, говорили и мечтали о «марше на Берлин».

Их надежды хорошо отражают слова одной из песен:

Видимо недаром другой американский автор, известный журналист Уильям Ширер, изучавший реалии польской жизни в течение трех десятков лет, прокомментировал предоставление Польше английских гарантий следующим образом:

«Вполне можно застраховать пороховой завод, если на нем соблюдаются правила безопасности, однако застраховать завод, полный сумасшедших, — немного опасно».

Думается, он это говорил не обо всем народе и не обо всем обществе, а о бездарной чиновничьей верхушке Польши.

В то же время Варшава надеялась получить репарации от Германии, страны хоть и ослабленной войной, но имевшей еще кое-что в своих закромах. Однако усиления Польши как основного поршня для давления на Россию не желала Великобритания, пытавшаяся толкнуть «немецкий бронепоезд» на восток. Она знала, что Версальский мирный договор недолговечен и Германия скоро «надует щеки и напряжет мускулы».

Появилось такое понятие, как «вооруженный мир», рожденное когда-то словами немецкого поэта Фридриха Логау после окончания Тридцатилетней войны:

«Война сняла с себя латы, мир надел их на себя. Мы знаем, что учиняет война, кто знает, на что способен мир?»

Польша теперь и в Германии чувствовала своего соперника, но которого не очень-то боялась и даже несколько хорохорилась за спиной своих защитниц — Франции и Англии. Это был опасный мир, так как становился до зубов вооруженным.

И все же в головы шляхетской знати проникала непреложная политическая истина — испокон веков раненого соперника добивали, боясь отпускать живым. Но это умозаключение было далеко от реальности, хотя «добивать» германского зверя Польша надеялась сообща.

Легко было построить прожекты в голове, а потом перенести на бумагу, но забыли, как говорится, про овраги, а по ним ходить.

И вот «вооруженный мир» Берлина пополз в сторону Варшавы. В январе 1925 года Германия осмелела и предложила Англии и Франции гарантировать свои границы на западе, а Польше — вернуть Поморье, но при этом ей предоставлялось право торговли в портах Балтийского моря и одна железная дорога к ним.

В этих условиях Польша обратилась за поддержкой к Англии и Франции, но они проигнорировали ее просьбы, как это неоднократно делали в прошлом и сделают еще не раз в будущем.

Убедившись к готовности Англии и Франции к компромиссу на западе, Германия усилила пропаганду идеи ревизии восточных границ, а в июле 1925 года объявила бойкот польским товарам, что болезненно ударило по польской внешней торговле…

29 сентября 1925 года советская сторона предложила Польше сближение на антигерманской основе, но Варшава уклонилась от этого предложения. Даже наоборот, польское руководство решило пойти на компромисс с Германией и в Локарно было заключено арбитражное соглашение, под действие которого, тем не менее, не подпадали вопросы границ.

Польские претензии на постоянное членство в Совете Лиги Наций оказались неудовлетворенными, поскольку против польского каприза выступила Англия, которая тоже видела в польском своенравии завышенное самомнение, а потому не хотела видеть Польшу в этом важном международном органе.

Один из лордов Великобритании по этому поводу заявил, что, обладая чувством юмора, находишь удовольствие в капризах человеческой природы.

Германия, вышедшая из сурового испытания Первой мировой войной, представляла собой изуродованное общество. В стране еще более усугубились политические и экономические неурядицы середины и особенно конца 1920-х годов.

А вот появившаяся нацистская партия Гитлера процветала под броскими лозунгами борьбы с коммунистами, евреями и соперничающими политическими партиями. Будущий фюрер не хотел повторять отчаянные слова императора Августа, узнавшего об уничтожении (кстати, германцами) отборных римских легионов под предводительством полководца Вара: «Вар, Вар, верни мне мои легионы!».

Он замыслил после Версаля создать свои легионы — легионы Третьего рейха!

Гитлеровцы стремились, с одной стороны, использовать насилие и угрозу ко всяким красным революционным движениям, а с другой — деморализовать и даже парализовать работу правительства, которое, надо признаться, и само дышало на ладан — толкни и развалится.

Отметим, что к развалу его подтолкнул сам Гитлер, подобно ураганному вихрю создавший политический вакуум, который заполнить мог только он сам. После того, как президент Гинденбург привел Адольфа Гитлера к присяге в качестве канцлера, стареющий политик получил телеграмму от своего давнего товарища генерала Эриха Людендорфа. Вместо поздравления старый вояка выразил президенту глубокое разочарование и изумление этим поступком. В телеграмме говорилось:

«Назначив Гитлера канцлером рейха, Вы отдали нашу священную германскую отчизну одному из величайших демагогов всех времен. Я предсказываю Вам, что этот злой человек погрузит рейх в пучину и причинит горе нашему народу необъятное. Будущее поколение проклянет Вас в гробу».

Он знал, что говорил — замашки Гитлера показались ему болезненными еще в 1923 году, когда он участвовал в «пивном» путче нацистов и глубоко разобрался в личности будущего фюрера и его программных заявлениях.

На фоне этих мрачных событий в Германии польское руководство спокойно отнеслось к успехам национал-социалистической партии. Варшава посчитала, что внешнеполитическое острие Адольфа Гитлера будет скорее направлено против евреев-большевиков, окопавшихся в России, нежели для осуществления каких-то реваншистских планов, касающихся в том числе и Польши.

Польское руководство благодушно созерцало, как укреплялся и рос авторитет новоиспеченного фюрера новой Германии.

Однако уже в мае 1933 года поляки-руководители немного «протрезвели» и начали искать пути нормализации отношений с Германией. Но Варшава продолжала ошибочно считать, что Германия еще долго не сможет восстановить свой военный потенциал, поэтому спокойно восприняла германское заявление от 10–16 марта 1935 года об отказе выполнения военных ограничений Версальского договора.