Джон Норвич - Краткая история Франции [litres]

Однако кошмар еще не закончился. В 1650 г. началась fronde des princes (фронда принцев). На этот раз фрондеры, казалось, забыли первую, конституционную, фазу восстания. Теперь титулованная аристократия заняла центральное положение в борьбе за власть, будучи объединенной лишь ненавистью к Мазарини: дядя короля герцог Орлеанский, великие военачальники Конде и Тюренн, а также дочь герцога мадемуазель де Монпансье, известная как Grande Mademoiselle (великая мадемуазель). Именно она в 1651 г. (Мазарини тогда предусмотрительно удалился) возглавила армию, облачившись в доспехи, и открыла ворота Парижа для войск Конде. Когда толпа снова взбунтовалась и загорелась Парижская ратуша, она приказала пушкам Бастилии открыть огонь по королевским войскам, чтобы прикрыть отступление Конде [92] «Этот артиллерийский залп убил ее мужа», – сказал Мазарини впоследствии. Она так и не вышла замуж, а может, никогда и не стремилась к супружеству. . Двор поспешно вернулся в Рюэль.

Но к этому времени было уже совершенно очевидно, что Фронда зашла в тупик. У всех нарастала усталость от анархии, поведение принцев вызывало раздражение, некоторые из них, казалось, почти забыли, за что сражаются. Например, коммерсанты, для которых последние пять лет были попросту катастрофическими, отправляли делегации в Рюэль, умоляя короля вернуться. В октябре 1652 г. возвращение произошло, и с немалой торжественностью. Мазарини присоединился к королю четыре месяца спустя, его приняли с распростертыми объятиями те самые люди, кто много лет оскорблял кардинала. Фронда закончилась. Она провалилась, потому что заслуживала такого итога: у нее не было твердых правил. В короле опять видели гаранта порядка и ответственного правления – открылся путь для абсолютизма, которым и прославится Людовик. Юный король извлек из произошедшего несколько ценных уроков. Он собственными глазами видел, как во дворец прорвалась толпа, и совершенно ясно осознал потенциальную опасность иметь непопулярного и чрезмерно могущественного министра. В будущем он станет править самостоятельно. Он лишил Мазарини близкой дружбы и выражений признательности, но мало-помалу положение кардинала восстановилось.

Людовик XIV был коронован 7 июня 1654 г. Скоро ему исполнилось шестнадцать лет, и с этого времени он почувствовал себя хозяином положения, решив управлять Францией на собственное усмотрение. Король много работал, минимум по шесть часов в день, нередко и значительно больше. Возможно, его интеллект нельзя назвать выдающимся (граф де Сен-Симон, который не любил Людовика, говорил, что он родился с умом ниже среднего, тем не менее это, конечно, не так), но он всегда был гибким, неизменно готовым выслушать советы других людей и, если считал их полезными, использовал в деле. Все отмечали безукоризненные манеры короля. Он никогда не проявлял агрессивности, редко повышал голос и всегда приподнимал шляпу, проходя мимо женщин, – включая дворцовых горничных. Он был снисходителен и добр, а если и любил лесть, преимущественно грубую, – ну что ж, существует много гораздо более серьезных недостатков, чем этот.

Он ведь был (давайте никогда не будем этого забывать) абсолютным самодержцем. Когда Людовик XIV произнес свою знаменитую фразу «L’Etat, c’est moi» («Государство – это я»), он просто говорил правду, и ничего больше. Окончательные решения принимал король, только он один. В начале правления Людовика казначейство находилось в руках суперинтенданта финансов Николя Фуке. Фуке – очень умный и образованный человек, один из основных покровителей искусств, близкий друг мадам де Севинье (самая знаменитая писательница своего времени) и Жана де Лафонтена – увы, был злейшим врагом короля. Он недавно закончил строительство своего прекрасного дворца в Во-ле-Виконт, примерно в 30 милях [ок. 48 км] к юго-востоку от Парижа, и устраивал там великолепные приемы с развлечениями, на один из которых однажды пригласил Людовика. Это оказалось ошибкой, во-первых, потому что наталкивало на мысль, что Фуке считает себя ровней его величеству, а во-вторых, поскольку люди стали задаваться вопросом, откуда взялись этакие деньги, а так как предмет всеобщего любопытства служил суперинтендантом финансов, ответ напрашивался сам собой. Когда Фуке зашел еще дальше, купив труднодоступный остров Бель-Иль у побережья Бретани и построив дополнительные укрепления, его обвинили в казнокрадстве, не дали возможности защищаться, признали виновным и приговорили к вечному изгнанию. Король «смягчил» приговор до пожизненного заключения. Фуке доставили в замок Пинероло в Пьемонте, где он содержался до самой смерти, которая наступила через шестнадцать лет.

Теперь открылся путь для преемника в должности интенданта финансов, молодого чиновника из Реймса Жана Батиста Кольбера. Работа Кольбера представляла собой постоянное испытание: нелегко управлять финансами абсолютного монарха. «Прошу Ваше Величество, – писал Кольбер королю, – позволить мне сказать, что и во время войны, и в мирное время Ваше Величество никогда не сообразует свои расходы с состоянием финансов». Хотелось бы знать, какие страдания причиняли Кольберу страсть его господина к войне и, несомненно, строительство Версальского дворца.

В Версале на самом деле уже был небольшой загородный дом, построенный отцом короля. Людовик довольно часто приезжал туда, чтобы встретиться с одной-двумя любовницами. Король любил это местечко прежде всего за приватность, которую оно предоставляло. В Лувре он никогда не оставался один: люди входили и выходили когда хотели. Насладиться бурным романом в таких условиях было практически невозможно. Он ускользал в Версаль все чаще и чаще, тут и там что-то пристраивал, пока наконец в 1682 г. не объявил дворец (в который уже превратился загородный дом отца) своей главной резиденцией, а вскоре туда перебралась и большая часть французской аристократии. Через год-два там уже жило примерно 5000 человек, чаще всего в отвратительной грязи (все здания не имели канализации), но у них не было выбора. В отличие от британских коллег, которые, кроме редких посещений палаты лордов, не имели причин покидать свои загородные поместья, французские аристократы потеряли всякую связь с родной землей. Если они не могли жить при дворе, то оказывались фактически забытыми королем и лишались всех прибыльных должностей и бенефиций. Жизнь в Версале была разорительно дорогой, но преднамеренно: прошлый опыт в отношении того, на что способна аристократия, научил Людовика не давать им лишней свободы. Для вельмож все зависело от благосклонности короля. Взмахом ресниц Людовик мог даровать им содержание или пожаловать какую-то ценную привилегию, одним словом он мог возвеличить человека или низвергнуть в прах. Другой инструмент, вселявший страх в сердца аристократов, да и представителей буржуазии, – lettre de cachet («письмо с печатью»). Этот документ, скрепленный королевской печатью и контрсигнатурой госсекретаря, мог отправить любого подданного короля в Бастилию на неопределенный срок, без права на обжалование. Людовик редко прибегал к этому оружию, иногда даже использовал его из сочувствия, дабы избавить семейство от позора и дурной славы судебного разбирательства; но самой угрозы такой бумаги обычно было достаточно, чтобы держать излишне амбициозного аристократа в рамках разумного.