Юрий Сумный - Хазарский пленник

Своего имени Калокир не открыл, попросил у настоятельницы разрешения увидеться с Анастасией и услышал в ответ:

— Сестра Варвара. Таково её имя в нашей обители.

Провели к низкой времянке, в отдалении. Казалось, она больше подходит для наёмного конюха, чем для бывшей императрицы. Стены из крупных камней кое-как прикрыты глиной, оконце маленькое, без стекла, затянуто чем-то, похожим на пузырь. А самой Анастасии не видно. К домику прилепился сарай, навес покосился, и трудно разобрать, что там, под навесом: дрова, сухой хворост, какая-то посуда, битые горшки и старые ящики, сколоченные неумело, с крупными щелями меж досок.

По камешкам двора ползают мелкие красные жучки с чёрными точками на спине, вьётся жёсткая поросль побуревшей травы, и какая-то старуха сидит у поленницы, не замечая, как ветер оголил её мозолистые ступни и высохшие икры.

Калокир хотел спросить у старухи, где Анастасия, но та не раскрывала глаз, подставив лицо лучам тёплого солнца, и он не решился. Морщинистое лицо, тёмные пятна старческой гречки, пушок на верхней губе, неприглядный пучок жёстких волос, пробившийся из родимого пятна.

Путник задержался и негромко позвал:

— Есть кто живой? Феофания, встречай земляка.

Старуха открыла веки, чуть повернула голову в сторону гостя и бесцветным голосом, похожим на глаза, вылинявшие до белизны, ответила:

— Что тебе нужно, пришелец?

Калокир хотел отмахнуться от бабки, но, взглянув на родимое пятно с жёстким кустиком волос, вспомнил такое же близ уха Анастасии — и только тогда прозрел. Вот она, императрица. Вот в ком он надеялся найти союзника. Глупец! Зря рисковал, потерял время, отстал от войска Владимира, всё впустую. Разве это былая Феофания? О чём говорить с бабкой в монашеском облачении? Сидит, греет кости на солнце. Что ей ещё нужно, кроме покоя и тишины? Что? Власть и Константинополь для старухи — пустой звук.

— Я много слышал о тебе, Анастасия. — Сказал он и помялся, не зная, стоит ли что-то добавлять. Умней проститься с наивными надеждами и возвратиться на корабль, не открывая своего имени.

— А я о тебе, Калокир. — Глаза монашки напоминали гальку с налётом соли на обточенных боках, густого сочного цвета не разглядеть, кажется, всё покрыто мелом. И голос её такой же, сухой и бесстрастный.

— Мы встречались? — удивился Калокир, видевший красавицу императрицу лишь издали, он точно знал, что жена василевса Фоки не могла запомнить его, провинциала, случайно попавшего на приём во дворец.

— Не важно. — Она взмахнула кистью, отгоняя муху, и гостю показалось, что точно так же она отбрасывает ненужные сомнения, предлагая говорить суть. — Ты пришёл просить помощи? Нет?

Он промолчал, не решаясь открывать правду. Что проку кричать в развалинах дворца о своей ненависти? Чем помогут руины?

— Да, Цимисхий умирает. Я достала его, я. Можешь не верить, но это так. И тебе помогу, посланник. Если ты ответишь добром. Здесь время сохнет, стягивается в пучки, как старые рыбацкие сети. Их не распутать. Здесь нет жизни, лишь соль и ракушки. Медузы. Тина. Гниль.

Калокир оглядел двор и приметил мелкие сети, принятые им за подсыхающую траву, сваленные за хилой пристройкой. Что может ловить одинокая старуха в море? Или ей помогают монашки? Лакомства? Рапан для них изысканное мясо? Омары?

— Разве это место для императрицы? Я жена трёх императоров. Дай мне свободу, увези отсюда, и ты получишь всё, о чём мечтаешь. Верь мне, старики не лгут, у них нет времени начинать всё сначала, когда ложь откроется. Понимаешь, нет времени.

— Не знаю... — отвёл глаза Калокир. — Я сам в опале. Цимисхий обещал казнить меня. Как помочь тебе, Анастасия? Чем? Разве тебе нужны деньги?

— Деньги? — Она рассмеялась и поправила край монашеской одежды, на мгновенье приоткрыв дряблые, пронизанные сухожилиями ляжки, отряхнула подол и встала, с трудом разгибая спину. — Отдай деньги морякам. Купи мою свободу. Найди убежище в Константинополе, не прошу о дворце, не прошу! А взамен получишь всё! Враги? Их не станет. Хочешь, дам тебе яд, довольно пяти капель на кувшин вина, чтоб пьяницы умерли через десять дней. Хочешь порошка? Он не имеет горечи, а разит не хуже кинжала.

Старуха молила его о великой милости, и Калокир испугался. Спасти красавицу Феофанию одно, он мечтал дерзнуть и объединиться с императрицей, надеялся на её связи, хитрость, но зачем путаться с безумной? Мало ему своих бед? Она же совершенная развалина. Согбенная, неловкая, с почерневшими ногтями, да любая купчиха выглядит краше. Что с неё взять? Какой помощи ждать от старухи? Яд? Разве он не найдёт яда в лавках Константинополя?

Обещания ничего не стоят, нет ничего проще, чем давать обещания, особенно таким людям, старики вскоре освободят мир от своего присутствия, и всё обещанное станет не нужным. Кому обещано? Несчастной монашке, сестре Варваре? Так её нет, отжила своё. Не зря она так горячо молит пришельца о спасении, время сохнет, собирается в жгуты, вспомнил он. Да, время всюду течёт по-разному. Всюду свои мерки.

Когда Калокир отплыл, с горечью глядя на красивый остров, на тихий берег и светлые стены обители, он всё ещё гадал, кто умрёт раньше, Цимисхий или старуха в тёмном платье. Старуха, готовая обещать всё в обмен на свободу. Жаль её, жаль, но времени совсем мало, да и с деньгами туго. Тратить последнее на обречённую... неразумно. В том нет необходимости.

А раковину с ядом, залитую воском, он опустил в сумку, не каждый поймёт, что в невинном сувенире скрыто могучее зелье. Если старуха не обманула. Но ведь клялась... им, стоящим на пороге другого мира, грешно лгать. Пора думать о душе. К тому же яд можно испытать на животных. Так он и поступит.

Море шумело, наскакивая на мокрый брус корабельного носа, палуба ныряла вниз и вздымалась. Мерный гул, ветер, рвущий парус, очистили мысли путника, он вскоре забыл лицо Анастасии, бесцветные глаза с тёмными зрачками, грязные ногти, огрубевшие пальцы... Она может обещать всё, что угодно, но кто поверит её обещаниям? Нет, она не союзник, а жаль. Растеряла былую красоту, опустилась, махнула рукой на внешность, теперь некому её умащивать, нет массажистов и банщиков, нет прислуги, а самой недосуг. Занята мелочными делами, готовит никчёмные отравы, сходит с ума от одиночества. Она не сила. Она слабость. А слабые только мешают. Ему нет времени возиться со слабыми. Сам едва жив... карабкается по тропе и не знает, где и когда сорвётся в пропасть. Зачем ему слабый спутник?