Юрий Сумный - Хазарский пленник

Снова время. Потерял полдня, пока столковался с пригородными гончарами. Гружёный, выехал уже после обеда. Погонял лошадок, покручивая кнут над крепкими спинами, чмокал бездумно, прикидывая, когда одолеет путь да как распорядится сокровищами в столице.

Глазел по сторонам, выискивая редкие хутора. Тростник или солома на крышах не так приметны, но дымок ещё вьётся над приземистыми хатками, и колодезные журавли выдают отшельников. Чаще всего одиноко живут бортники да отставные ратники, которых бесполезно грабить. Странно живут люди. Ничего не видят, кроме своих скромных дворов, кроме тощих коз с тоскливыми глазами, кроме псов да животины, никого не встречают, ни с кем не общаются. Поспорить, и то не с кем. Выпить не с кем. Что за жизнь? Пчёлы да хлопоты с утра до вечера. А к чему? Ни женщин, ни денег, ни тяги к власти, ни свойственной человеку жадности. Чем живы? Думал о жизни убогой, насмешливо и презрительно кривился, ведь его ждёт совсем другая. Посмел загадать и накаркал. Поторопился. Сглазил.

И на битой дороге, на пути к парому, попал в руки погони.

Искали беглеца именем Чемак. Отпираться? Да кто станет слушать? Проверили воз, нашли деньги. Теперь уж ясно, не откупишься. Чемак, не Чемак, а еврей с деньгами. Торговал? Отчего не покинул город по указу? Повернули обратно. И тёплая весна в душе скрылась под холодной лавиной. Всё. Теперь уж не выбраться. Если искали, значит, Владимир прознал главное. Хочет отомстить. Скорей всего — да. Будет пытать. Будет... а ответить князю нечего.

Вспомнилось детское, ледоход, весна, шумные прорывы льдин в русло. Отцы да матери ругались, но разве удержишь сорванцов? Катался на льдинах и он. На спор забежал далеко, чуть не на центр реки, а повернул обратно — поздно. Прыгнул с одной льдины на другую, да видит: полыньи становятся всё больше. Его уносит. Кинулся бегом, прыгая отчаянно, и малые обломки зашатались под его ногами, летел, едва касаясь льда, и видел: стоит поскользнуться в водяной каше, упасть, и ему конец. Провернётся льдинка, накроет глыбой кургузой, сбоку ударит вторая, и не выберешься. Слишком малы... одна надежда — добежать до тверди, до проеденного солнцем бережка, хоть и промокнуть, опуститься в холодную крошку, но уж на мели. И добежал. Странно, как не опрокинулся на куцых плотах, как не попал меж хрустящих кромок? Спешил с ужасом в глазах, и никто не смеялся над его страхом, друзья стояли разинув рты, боялись, что доведётся признаваться родителям в непослушании, когда вернутся без него, без Чемака. Потому что видели — вот-вот погибнет.

Так и с острогом, с Киевом, с деньгами.

Вчера ещё мог уйти, сторговаться с Горбанем, да не сошлись в цене. Старался выдержать подольше, теплилась надежда, что сохранит хоть часть богатств, нажитых в столице. Понимал умишком, опасно играть с Горбанем, ему ведь не деньги важны, не монеты, а покорность окружающих. Но сломаться, упасть в ноги сразу — плохой ход, не приносит радости насильнику. Мудрил, как бы потешить палача и сохранить хоть часть богатства, хоть щепотку.

Перемудрил. Снова в полынье.

Радовался, когда в острог ворвались ратники, видел кровь тюремных надзирателей и негромко стонал, привлекая к себе внимание. Мол, вот и я пострадал от злодея. Сжальтесь.

Сжалились. Отпустили. А он захотел золота. Мало ему жизни, мало спасительного берега, нужно ещё и богатства. Теперь что? Снова в острог? Или сразу в петлю?

— Не вспоминай хакана, — в первые же мгновения встречи предупредил Владимир. — Хакан далеко. Здесь земля киевская, законы другие. Ответь — где жена моя? Может, и помилую...

Стены острога навевают ужас. Раньше знал, Горбань выпотрошит, да отпустит, зачем ему смерть отщепенца? С жалобой всё одно не побежит, некому жаловаться. Выгонит и забудет. Но не Владимир, ох не Владимир. Что Владимиру краденое золото и серебро? Из его казны расхищено, в казну же вернулось. Иное дело — жизнь преступника. За Рахиль снимут голову. Снимут... а ведь девка дрянь. Ничего сама по себе не стоила. Слезлива, слабосильна, покорна как овца, ни огня в ней, ни задорной радости. Даже ласкам приходилось учить, как никчёмную наложницу, но и в том она не выказала прыти. Одним ценна, могла родить наследника. Могла?

Он словил себя на страшной мысли. Стоит князю догадаться, что жена мертва, что его наследника нет в распухшем чреве, и всё. Тут же кончится его существование. Сойдёт следом, да в страшных муках. Уж это в остроге умеют. Он помнил инструменты Горбаня. От одного взгляда на хитрые тиски да пыточные приспособления накатывала слабость. Тоже наука, тоже мастерство. Снять кожу, раздавить кость мизинца, обкрутить лоб, чтоб трещали виски, выдернуть ноготь, всему надо наловчиться. А как перенести боль? Как? Что ни скажи, приступят с пытками, чтоб знать верно, чтоб не попасться на лжи.

— Князь, — едва выговорил Чемак, удивляясь непонятной тошноте. Откуда взялась? Никто его и пальцем не тронул, а лоб в липком поту, руки дрожат, и горечь желчи уже близ рта, того и гляди, вырвется, марая всё вокруг...

— Князь. Они живы. Рахиль да сын. Живы. Но поверь слову, пошлёшь слуг, загубишь.

Он запнулся, не зная, что сказать. Как убедить князя в необходимости взять его проводником. Только в этом спасение. Сбежать тяжело, сто раз скорей прибьют, перехватят, но всё же нет другого выхода. Нет.

Владимир сел. Обернулся к Августу, другого человека на место Горбаня пока не нашёл, а вершить дела в остроге надо. Кому-то приходится тянуть ношу тюремщика.

— Сейчас он расскажет, что без него хутор не найти, что только его в лицо знают. Других ратников не подпустят, убьют пленников. Верно, Чемак?

Хотя Владимир насмехался, губы скорбно сжаты, и в глазах не видно теплоты.

— Верно. Сам проведу, сам. Но дружина не спасёт, князь. Надо тихо пробраться. Купец завернул, нищий забрёл, то не спугнёт охраны. А покажутся конные да с копьями — твоим верная смерть.

Владимир поглядел на Августа и пожал плечами:

— Дел много. Думаю, лжёт. Расспроси. А там решим... выступить из города тайно, так, чтоб никто не знал, непросто.

Когда шаги князя стихли за дверью, Август впервые заговорил. Но Чемаку легче не стало.

— Зря думаешь спастись ложью. Сказал бы как есть. Семь бед, один ответ. А чтоб ты не мыкался, обещаю: убью тебя, сам убью. Что бы князь ни сулил, помни, тебе уже не жить. По вашей милости, злыдни, я здесь обретаюсь. Кабы не ты да не Горбань... эх... что говорить.

Он склонился к столу, перебирая хлысты с мягкой кожей. Чемак закрыл глаза, чтоб не видеть приготовлений, нынче он станет горшком в руках подмастерья, его сомнут, раскатают, обожгут и снова зальют водой, чтоб завтра повторить всё сначала. На его шкуре наберётся опыта новый распорядитель острога.

Владимир принял купцов в отцовском доме, хотя явилось довольно много солидных мужей, видимо, давно готовились. Решили показать князю единство цеха.