Юрий Сумный - Хазарский пленник

Блудница опрокинула воина на ковёр. Присела, прикусив губу, обнажилась и торопливо, умело опустилась на бёдра любовника, пылающего от вожделения. Её тело подрагивало, и, казалось, она не слышит ничего, не видит ничего через сомкнутые ресницы, только трепещут губы от неровного дыхания, только капельки слюны блестят в уголках рта...

Отдыхали на ложе, прикрыв наготу лёгким шёлком. Витражи окрашивали комнату рыжим, красноватым, зелёным светом. Но створки распахнуты, и цветные пятна приглушены, не так ярки. На подоконнике пляшут тени близкой листвы, и ясное солнце захватило треть пола, прогревая золотистые доски, подогнанные столь искусно, что в щель не протиснуть и лезвие ножа.

Говорить не хотелось, спорить тем более, но не таковы женщины. Дыша теплом в плечо Цимисхию, Анастасия рассказывала о своих планах:

— Знаешь, я и вправду плохая христианка. Не верю в воскрешение. Не верю в искупление грехов. А ты? Мне кажется, надо жить... жить сейчас, здесь.

— Жить... — так же негромко сказал Цимисхий.

— Да, жить. Не ворочаться в грязи, как пахари, как отупевшие пастухи... мне такая жизнь не нужна. Когда они приходят в город, тащат корзины, мешки, горшки с маслом, я не жалею их. Не жалею. Скажи, почему? Христиане должны быть милосердны.

— Но ты ведь сказала, что не хочешь войны. Ярополк, мальчишка в спальне твоей рабыни... возможность избежать лишней крови.

— Да. Но это другое. Править лошадьми можно и без хлыста. Ты должен научиться хитрить.

Цимисхий надломил лепёшку на широком блюде, нехотя поднёс к пересохшим губам, потом отпил из глиняной чашки. Вино казалось сказочным, чуть терпким, и даже кислинка пришлась сейчас впору.

— Хитрить? Но в Киеве сел Глеб. Что толку ублажать Ярополка?

Анастасия следом за императором подняла чашку, глотнула, и, когда светлые волоски над верхней губой стали бордовыми, они почему-то вызвали у Иоанна порыв жалости. Хотя неведомо, кто из них более нуждался в жалости: он — воин, или она — вечная императрица.

— Князь киевский пленён Рогволдом, оттого и жив ещё. Мало ли от чего умирают князья. Ты слышал, что даже василевсы не живут более тринадцати лет. Я училась арифметике, считала срок царства моего деда, потом принялась делить, императоры, годы... вышло — никто не властвует более чёртового числа, дюжины. А уж князь в далёкой Руси, в стране снегов, вечных свар и диких нравов... он скоро завершит свой путь. Они пьют много хмельного. Ярополк сказывал.

Иоанн повернул голову и поглядел на умиротворённую женщину, что так легко смещала правителей, предрекала смерть... казалось, она забавляется шахматами, двигает фигурки, снимает их с поля, окрашенного в два цвета, белый и чёрный. Он тоже любил шахматы, но воспринимал их как игру. Всего лишь игру. Настоящая жизнь всегда поворачивалась к воину кровавой стороной, он видел грязь под ногами, натирал мозоли, лечил раны толчёными травами, присыпал кровавые рубцы глиной и мхом, не брезгуя паутиной. Нет, ему никогда не постигнуть лёгкость интриги. Это удел царицы. Кто знает, может, ей и удастся повернуть колесницу врага без кнута. Без крови — упавший возница не в счёт.

Воевать с русскими нелегко. Святослав брал Доростол, мечтал осесть в Переяславце, и это свершалось при одобрении греков, при поддержке болгар. А за напором русских — Хазарский каганат, он умеет прятаться за спиной наёмников. Не зря хазарская армия состоит из наёмников, правители щедро платят чужакам, которых швыряют в битвы, как сухой хворост в костёр.

Цимисхий вздохнул и прикрыл глаза. Боялся, что Анастасия угадает мысли. А мысли не удержать... они вьются, как мелкая мошка над головой. И жалят не менее жгуче.

Вот и сейчас, прикасаясь к телу любовницы, он подумал, что здесь побывали руки Романа, который своевременно умер от страшного яда, потом Фоки — этого Цимисхий собственноручно заколол в постели, да и других счастливчиков... нет, нет, об этом не стоит думать. Чем он лучше? Как она сказала, мелкие людишки всю жизнь возятся в земле. Их не жалко. А он? Он тоже в грязи. В походах прикладывает тряпки, пропитанные мочой, к ранам, мажется не благовониями, а топлёным нутряным жиром диких зверей. Разве они пара? Надолго ли? Нет, нельзя открывать глаза, она прочтёт мысли.

— Калокир знает всё. Ему всё ведомо. — Цимисхий сам не понял, зачем сказал это. Вероятно, пытался отвести глаза светлоокой ведьме, заговорить её, чтоб не узнала о его опасениях.

Да, зря сказал. Зря. С ним давно не случалось такого, и, вспоминая собственную несдержанность, император качал головой, проклиная длинный язык и проныру распутницу, ставшую его женой. Да, она распутна, коварна и совершенно лишена страха. Кажется безобидной и ласковой, но ведь ему доступна изнанка. Она ничем не отличается от арабки, услаждавшей приезжего молодца. Та отдавалась по приказу госпожи, но настолько страстно, что казалась влюблённой, а эта... эта отдаётся — потому что ищет другой награды. Той довольно пары монет, а этой нужна власть, нужно чувствовать себя императрицей. И не просто императрицей, а властительницей мира. Стоило Никифору приструнить Анастасию, отправить в покои матрон, указав место возле очага, а не в кругу советников, как она взвилась на дыбы, и... конец известен.

Избалованное дитя, не познавшее слово «нет»? А разве дети обрекают на смерть? Правят державами?

Перед расставанием она успела дважды потребовать от Иоанна умертвить Калокира. Оно и понятно, свидетель. Поди растолкуй, что они связаны давней дружбой.

Цимисхий передвинулся ближе к кустам орешника и вгляделся в туманную рощу. Конь недовольно мотнул головой, но Иоанн не дал любимцу воли. Вспоминая вчерашнее утро и Анастасию, он снова удивился власти, которой наделил эту женщину. Она может выпытать всё, развяжет язык любому, и он не исключение. Колдунья с голубыми глазами. Ведьма. Да и он хорош... совсем потерял голову. Мог отказаться и от охоты. Мог. Спасло одно — слово, данное Склиру. Обещал загнать дичь, отпраздновать успешный поход в кругу соратников.

Из рощи выбежали олени. Они ступали легко, как будто сама трава подбрасывала крепкие тела, и выглядели невесомыми. Красавец с небольшими острыми рогами прислушался, фыркая, потянул влажный воздух и, подобно человеку, повёл головой навстречу самке. Цимисхий приподнимал лук, не замечая, что несколько мгновений не дышит, упиваясь открывшейся картиной. Он хотел выстрелить, но в то же время не смел нарушить чужого счастья. Ведь вот оно — святое единение в любви. Олень, протянувший тёмные губы к шее своей подруги, её покорное восприятие ласки, искристый взгляд влажных глаз. Охотник стоял так близко, что разглядел блеск влаги на тёмных ноздрях оленя. Роса покрывает спину оленихи, и по плотной шерсти скатываются капли, напоминающие слёзы.