Юрий Сумный - Хазарский пленник

Злоба вмиг согнала хмель, и Цимисхий уже вполне здраво, трезво присмотрелся к обнажённым любовникам.

Конечно, это был Ярополк. И снова он торопился насладиться любовью, хрипел в объятиях ловкой блудницы, закрывая глаза в моменты сладострастия, и отвечал на её ласки порывистыми движениями незагорелых, белых, как у кастрата, бёдер. Только вместо арабки его ублажала иная блудница. Царица Феофания. Его, Иоанна, жена. Жена...

Стиснув зубы, Цимисхий отступил в проход и, пошатываясь, побежал прочь.

Через некоторое время уже сидел у стола, капая воском в чашу с вином. Говорили, так можно разгадать будущее. Но зачем ему гадать? По закону он обязан наказать изменницу, а прелюбодею Ярополку тот же закон повелевает отрубить нос. Нос? Странно, что нос. Смешны законы, если начинаешь примерять их к себе. Интересно поглядеть на императора, коего наказывают палками за сокрытие прелюбодеяния. Интересно. Законы всегда абсурдны, но не с законов ли начинается цивилизация? До законов была общность морали, у тех же склавинов, славян. Они жили повсюду и почти не враждовали, верили в своих богов, держались за патриархальные понятия о добре и зле. И даже города не обносили каменными стенами, ибо рядом живут родичи, единоверцы. Но мягкость привела к разброду, отсутствие законов и единого правителя подкосили общину. Теперь Русь запоздало создаёт державу, учится жить по закону силы и опасна даже Византии. Да. Всему приходит своё время. Его время мстить мальчишке ещё не пришло. Он скроет злость, смолчит и даже уступит Анастасии. Пусть Ярополк едет в Киев, когда до его дяди Константина дотянется рука светлоокой царицы. Пускай. Всему своё время. Всему свой конец. Неведомо к чему он вспомнил оленя в утреннем тумане, чёрные губы и капли росы на шерсти грациозной спутницы.

Говорят — животная страсть. Нет, это неверно. Животные чище людей. Животные чище и проще. Только люди способны на коварство измены. Многоопытные граждане столиц, познавшие законы. Хотя... с чего он взял, что ему изменили? Чтобы изменить, нужно любить, верно? Кто любил его? Анастасия? Когда?

Застонав как от зубной боли, он встал и приподнял кубок; чёрное вино блестело, отражая полную луну, как будто в медном сосуде не было дна. Да, сейчас он может пить. Пока ещё может. Потому что всему своё время. Всему своё...

Утро наступило для него слишком рано. Всю ночь провёл в ожидании. Цимисхий умел караулить врага. Он умел терпеть. Дремал в своей постели и прислушивался к шагам в соседних покоях. Ждал Анастасию. Проснулся, твёрдо зная, что она рядом. Вскочил. Тихо вышел в коридор. В дверях спальни императрицы столкнулся с прислугой. Та испуганно вздрогнула, взглянула в его лицо и торопливо отвела глаза.

— Где? — спросил шёпотом, но не сумел скрыть гнев, и девушка невнятно забормотала что-то на венгерском, как будто не знала языка. Махнула рукой, и он понял. Анастасия кормит своих питомцев. Голубей. Тот-то они воркуют с утра, гудят под крышей.

Легко ступая, поднялся к комнатушке, прилаженной для супруги, там он ещё не был. Знал, что Анастасия любит легкокрылых птах, не брезгует подставлять руки прожорливым, надоедливым созданиям. Даже струйки птичьего помёта воспринимает без обычного раздражения, поясняя с усмешкой: голуби — божьи души.

Божьи? Иоанн не читал Библию, не любил выискивать скрытый смысл в притчах и про голубей не помнил. Может, где-то и сказано, что их выделял Господь. Но ведь знак христиан — рыба. Скользкая безликая рыба с немигающим взглядом.

Дверь была распахнута, и в полумраке виднелась фигура Анастасии, стоящей у самого края клетушки-комнатки. За распахнутыми ставнями суетились птицы, скребли коготками по жёрдочкам и куцему настилу площадки. Небо чуть прояснилось, и у края видны слабые звёзды. Тёмные птицы метушились, норовя растолкать сородичей, жадно хватали зерно. Иоанн тихо ступил два шага, присмотрелся к рукам жены и замер.

Она кормила птиц с закрытыми глазами. Почему-то веки Анастасии были сейчас плотно сомкнуты, а губы шевелились в такт едва слышной молитве.

Читает какие-то отрывки из Писания или напевает псалмы?

Цимисхий стоял тихо, опасаясь, что жена устыдится и снова станет злой. Отступил назад, нащупал низкий порожек, и тут услыхал завершающую часть стиха. Несколько слов прозвучало неразборчиво, а потом ясно, чисто, с дрожью в голосе, как будто умоляя о небесной милости:

— Дай же мне свою силу, великий! Прими дары и не скупись, ибо это малая толика. А в своё время верну сторицей! Возьми же всё в свои руки, господин!

Далее следовал набор египетских заклинаний, Иоанн не мог запомнить мешанину звуков.

Анастасия опрокинула чашу, но отсыревшие комки прилипли, и ей пришлось выметать остатки тонкими пальчиками, и всё это вслепую; глаза закрыты. Птицы клевали зерно, хлопали крыльями, роняли пёрышки, взлетая на миг и снова спеша к рассыпанному лакомству. Издали трудно было понять, чем императрица потчует своих любимцев, в полумраке не угадать, ячмень или пшеница в медной чаше. Цимисхию казалось, что зерно отдаёт красками раннего утра, видится розовым. Но разве бывает розовое зерно?

Хотел дождаться конца странной молитвы, но вовремя смекнул, что не в добрый час его занесло в клетушку-голубятню. Шум у распахнутого окна уже стих, и тогда Анастасия медленно распахнула очи. Так же плавно повела головой, всё ещё не видя окружающего, и Цимисхий едва не застонал. Вместо светлых глаз, вместо голубых озёр появились чёрные ягоды.

Как? Откуда? Он прикусил язык и неслышно отступал вниз, выбирая жёсткие края деревянного настила, чтоб не скрипнула доска, не предала сухая ступенька.

Чёрные глаза вместо голубого, чёрные — потому что зрачок распахнут как у кошки, стерегущей ночную добычу. Чёрные, потому что молитва чёрная, не просьба богу, а месса сатане!

Ведьма! А ведь верно — ведьма!

Спускаясь в трапезную, Цимисхий несколько раз осенил себя крестом, хотя и не верил в заступничество всевышнего. Но ведь ранее не приходилось сталкиваться с колдовством, всё больше с такими же воинами и разухабистыми рубаками. А здесь — заклинания, птицы, слепые бельма смоляных глаз.

Ждал её, не находя себе места, крутился вокруг стола, не зная, что сказать ей, вернее, о чём стоит говорить, а что не следует даже упоминать. Скрыть мысли, догадки, опасения... вот именно, опасения.

«Называй всё своими именами. Ты, император, опасаешься собственной супруги».

Крепкий запор окна никак не поддавался, пришлось поддеть ножом, толкнуть, и витражи в конто веки распахнулись, позволяя утреннему свету вольно раскатиться по залу.

Прохладно. Время летит, и скоро пора слякоти, ночных заморозков, распутицы.

Да, уже рассвело. Край неба теряет багровую окраску, светлеет, и серп сточенного месяца почти неразличим.