Юрий Сумный - Хазарский пленник

Но большая часть наёмников ударила по черниговцам. Улгар вымел воинов Бруса, покрывая улочку ранеными, брошенными щитами, обломками копий и множеством тел растоптанных простолюдинов. Были среди них и бабы, голосили старухи, виднелся покалеченный мальчонка, с визгом прыгавший на одной ножке к ограде, к упавшему без чувств родственнику. Другая нога у воробышка торчала, неловко подогнувшись, разорвав ветхие порты свежим изломом кости.

Крутко вывел тысячу, и беспомощных вояк уложили за краткое время, кого успокоив на веки вечные, кого — чтобы связать. Благо у всех всадников есть верёвки.

К темноте горожан разогнали.

Остатки толпы, беглецы и рассыпавшиеся по переулкам крикуны, переваливались через ограды, скрывались в чужих сараях, марая кровью снег, разнося по городу весть о жестокости нового владыки. Никто не сомневался, что беглые донесли до черниговской дружины весть о смерть Бруса. А это сулило новые схватки, месть родни, противника в крепком городе, являвшемся главой княжества.

И вот тогда, уже в серых сумерках, стрела нашла Владимира.

Он спускался к рынку, к площади, где собирались и воины, и гости, и горожане — все, кто явился на погребение.

Стрела, пущенная сзади, с верха частокола, ударила точно так, как когда-то в битве с печенегами, но на сей раз нашла князя. Он вскрикнул и упал. Его выбило из седла. И в блёклом свете уходящего дня не сразу поняли, в чём причина... не все приметили стрелу. А кто видел, отступили в страхе. Потому что стрела, обычная стрела с двумя пластинками-лезвиями, напоминавшими сердечко, упала... не пробив тела. Словно под рубахой князя панцирь.

Сбежались соратники. Подняли, привели в чувство, закатали рубаху. Никакой кольчуги нет и в помине. Лишь расползающийся багровый след на коже да злой кашель.

Ближе всех держался Макар, он тронул кожаный пояс, перекинутый на восточный лад через плечо, наискось, но разглядеть вмятину или заклёпку, принявшую на себя стрелу, не успел. Князь отмахнулся, велел придержать лошадь.

— Едем, едем, — морщился Владимир, порываясь к седлу. — Я приму клятву верности! Нынче же...

Искать коварного стрелка не стали. Наёмники плохо знают город, а свои не решились оставить князя. Да и поздно уже. Затеявший злое успел скрыться. Его и не видели за высоким забором.

Ким покачал головой и кивнул Макару. Теперь князя прикрыли со всех сторон. Запоздало прикрыли. И повезли, задыхающегося, кашляющего, к площади. Киев ждал князя. Владимир ждал власти... И многие тысячи людей ждали перемен, кто с надеждой, кто по привычке, кто с покорным равнодушием.

Кладбище многими воспринимается печально, но только не Анастасией. Она испытывала странный восторг, прогуливаясь по пустынным тропинкам поселения мёртвых. Холодок и острые иголки страха проникали в душу, заставляя жадно упиваться отпущенными мгновениями, сознавая, что ей выпало невиданное счастье — жить на вершине вершин, получая от каждого дня всё, что только возможно. Она не просто обитает в столице империи, не просто близка к царской семье, она — царица.

Вышла замуж за императора Лакапина, Романа Второго. Пережила его. Любила и до сей поры любит. Как можно не любить человека, с которым делишь ложе? Он был славный. Добрый, слабый, смешливый. С ним приятно в безделье, весело на праздники, но страшно в годы испытаний. А у империи каждый год новые беды, новые враги. Легкомысленный правитель — не просто обуза. Язва, приносящая погибель всему организму.

Умер быстро. Почти не страдал, до последнего дня верил, что вскоре встанет, сходит в бани, отлежится и всё забудется. Да, да, Роман Лакапин никогда не умел делать выводы, не учился даже на бедах. Готов всё забыть, снова заниматься легковесной болтовнёй, суетой, видимостью.

Умер. Если отбросить страх, придётся признать: смерть — всего лишь кража нескольких лет жизни. Сколько ему оставалось? Десять? Пять? А сколько бед он мог натворить бессмысленными указами, противоречивыми распоряжениями? Сколько сотен или тысяч жизней укоротил бы?

Вышла замуж за Никифора Фоку. И несколько лет была счастлива. Училась разумной жестокости, милосердной лжи, твёрдости устремлений. Стар был Фока, стар. Может, всё и сложилось бы иначе, если бы не напористый вездесущий Цимисхий. Если бы не горячий нрав и любвеобильность армянина. Да, в постельных утехах он не знает равных, не терпит дремотной ласки и не способен сдержать пылкие порывы.

Вот и Фоки уже нет в живых. Лишь могилы любимых мужей здесь. Она часто бывает на кладбище и замечает, как место обитания умерших ширится, пополняется камнями, а город живых, наоборот, стоит на грани разрушения. Мельчает.

Здесь тихо и пустынно. Солнечные лучи беззаботно ласкают листву тополей, искрятся на веточках туи, превращают опавшие жёлуди в весёлое золото. Природе нет дела до камней, до начертанных дат и скорбных эпитафий. Трава прорывается на тропинки, вьюнок оплетает тую, и даты на непрочном песчанике стираются дождями.

Да это могила какой-то матроны.

«Здесь лежит мать двух сыновей, так и не успевшая родить дочь. Ей было тридцать пять. Вспомни её, путник, и не теряй времени понапрасну».

Да, не теряй... легко сказать, а ведь вся жизнь — это напрасная потеря времени. Что важного она сделала вчера? Что сумела изменить? Поступок? За последний месяц она свершила хоть один поступок? Ругалась с прислугой? Наказала раба? Спорила с Цимисхием о политике? Пустота...

«Я был ничто и теперь стал ничто. Прохожий, ешь, пей и веселись». У камня густая трава, успела засохнуть высокая шляпка тысячелистника. Зелень уже отгорает.

Вот-вот, в этом вся мудрость простолюдина. Ешь, пей, веселись. Как будто выпитое придаёт жизни смысл, как будто съеденное на пиру возвеличивает.

Анастасия свернула в сторону более старых могил, там площадки покрыты камнями, там на высоких плитах уже успел появиться зелёный налёт, мох приживается даже на мраморе, находит щели, селится в щербинах основания.

«Прохожий, здесь лежит торговец. Он никогда никого не обвешивал и не обманывал. Будто сейчас ему не всё равно».

Да, она помнит этого высокого весёлого грека. Он начинал с торговли овощами, позднее сделался хозяином рынка, стал ростовщиком, но не успел насладиться плодами своих усилий.

Не успел. Матрона не успела родить дочь. Он не успел отдохнуть. Или сейчас отдыхает?

«Человек никакой другой жизни не теряет, кроме той, которой жив; и живёт лишь той, которую теряет».