Юрий Сумный - Хазарский пленник

Владимир и малая дружина, ядро, первым ворвавшееся в центр, единственные не учиняли погрома. Две сотни преданных воинов, отобранных Крутобором, в сопровождении Горбаня и его тайных связников проехали по улицам, заняли княжескую обитель и ждали. Город на ночь отдан хищникам. Только здесь, в княжеских палатах, всё сохранилось как в прежнее время. Полы скрыты шкурами убитых на охоте зверей, на стенах ценное оружие, в сундуках — платья женщин, отрезы материй, украшения и заморские диковинки. Испуганная прислуга сторонится непрошеных гостей, лишь седой как лунь старик, зло сверкая единственным глазом, сказывалось ратное прошлое, вышел к Владимиру и, поклонившись для вида, въедливо спросил:

— Наших старух тоже будут сильничать? Или не порадуете? Не боитесь, что потравим, храбрецы?!

Владимир, уже зная, что такое грабёж, понимая его неизбежность, всё же не мог остаться равнодушным. В свете пляшущего огня спины беззащитных беглецов кажутся розовыми; рубахи сероватые, светлые, сейчас принимают цвет пламени, распущенные косы женщин наматывают на кулак торопливые всадники, волокут добычу к ближайшему стогу, к ближайшему ложу. И насилуют пойманных поблизости с телом мужа, рядом с сыном, поднявшим кухонный нож впервые в жизни.

Но кто думает о чужих детях? Воину дорога его лошадь, и, оберегая её от случайной раны, свистит сабля. Теперь в траве разлом коленей, обрывки платья, и поспешно ёрзает насильник, и никто не ответит, за что наказана мать-вдова. Одни дома горят, другие стоят величавые и тихие, скот уже выгнали, да его не так много в осаждённом городе. Воины ищут серебро, допытывают о золоте, накинув удавку на шею мужчины. Рядом ползает жена. Она уже отдала всё, но воинам кажется — утаила.

А дальше по улочке, прибрать некому, лежит лошадь и мёртвый всадник. Ужасно то, что его тело и шея лошади пробиты одним копьём. Бросали с двух шагов. Видели, что безоружен, а всё ж бросили. Настолько силён удар, что сулица прошла сквозь человека и пришпилила его к шее обречённого животного. Потом уж добили лошадь. Сжалились. Оттащить с дороги не догадались. Да и зачем? В море гибели это лишь капля. Молодые грудастые девки, чьи соски мокры от жестоких ласк, пользуются у солдат особым почётом, их забирают надолго, делят с соратниками, а младенцев, ползающих близ пустого жилища, топчут кони. Зачем ребёнку мучиться и подыхать с голоду? Много ли проживёт орущее дитя, ворочаясь среди мёртвых псов и обрубленных рук, среди сизых внутренностей родителя или деда?

Разве такое забудешь?

— Отравить? — повторил князь и глянул на старика. — Что ж ты своих хозяев холил? Разве не они принесли вам беды?

— Наш князь за народ радеет... — возражал старик. — Потакать вам, грабителям, не хотел!

— А кому хотел? — зло спросил Владимир. — За народ! Был бы запевала, а подголоски найдутся. Даже дурню понятно, что в одиночку от всех врагов не отбиться! Нам медь пожалел, а ведь мы и хазар, и печенегов к вам не пускали! Зато кочевникам золотом платил! Верно?

— Ежели ты такой мудрый, сам князю скажи! — отмахнулся старик. — Нам всё одно служить, спину гнуть! Бьёт лошадь задом и передом, а делу идти своим чередом.

— Скажу, скажу. Поглядишь, — ответил Владимир.

Когда рать взяла своё, когда дым выдохся и трупы распухли под солнцем, Владимир вывел свои тысячи из города. Пленники, некормленые, злые, полные дурных предчувствий, стояли, ожидая его решения.

Но и они смолкли, узрев князя тверского и воеводу. Владимир на белом коне приблизился к пленным. И каждое его слово передавали по рядам, по волнам внимающих голов.

— Сколько раз мои гонцы кричали вам, упрямцы, что пора подумать о единстве? Сколько дней я ждал, что вы отбросите гордыню?! И что? Разве вы не видели нашей силы?! На что надеялись?!

Владимир придержал коня, который выказывал недовольство, а затем ослабил поводья, и конь важно зашагал вдоль плотных людских масс, прислушиваясь к голосу хозяина.

— Может, кто не знает? Ваш князь, ваши воеводы надеялись, что Киев обсядут кочевники, что нам не хватит времени. Им радость, когда нас терзают печенеги! Мы же вороги. В кривом глазу и прямое криво. Таково наше братство?!

Но вот мы взяли город! Чего вы ждёте от захватчиков?! Милости?! Добра?! А вы покорились по-доброму? Нет. Потому что служите князю. А князю нечего терять! Сейчас вы пойдёте хоронить близких. А он заплатит выкуп и будет посадником!

Владимир, указывая обнажённым клинком на князя тверского, подъехал к нему и спросил:

— Так, князь?! Станешь посадником?!

Тот отвернулся, окинул взглядом сгрудившихся пленников и не ответил. Не успел. Сверху опустилась острая искра, мелькнула, и правитель упал на траву. Вскоре тело, приковавшее внимание всех воинов, затихло.

— Нет. Не станет. — Владимир проехал меж рядами и завершил речь: — Я казню ваших старшин! Они ответят за упрямство. Вас же отпускаю... всех! Кто хочет мстить, бегите к печенегам. Кто будет служить земле русской, становитесь в дружину! Своих не обижу! И не предам, как ваши правители! Но помните: в другой раз пощады не будет. Хватит крови на славянской земле. Хватит!

Владимир двинулся к Киеву.

Лето кануло. Принесло схватки и победы, но ведь ни одна победа не даётся без жертв. Память впитывает кровь лучше всякой тряпицы, а все вместе: и кровь, и погибшие — укор ему, неумелому воеводе. Ибо даже одна смерть близкого человека — событие. А полегли сотни! Те, кто доверил ему жизнь! Выходит — обманул? Он отнял всё, не дав взамен ничего? Вот в памяти место боя у реки, переправа, грязь, торчащие стрелы и тела. Они, его соратники, прижались к земле, сливаясь с нею, став неподвижными, как холмы, лишь ветер ворошит рубахи, дёргает кромки византийских плащей, швыряя пыль в остекленевшие очи. Страшно видеть такое.

И поневоле вспоминаются уроки Кима. Его неторопливые вопросы: что стоит жизнь? Какова цена власти? Во имя чего позволено убивать? Кем позволено?

Следом за войском тянется обоз. Потому что усталым воинам нужен обоз, нужна снедь, нужна помощь. А ещё катятся медленно, едва поскрипывая на кочках, возы с ранеными.

Шли не так споро, как хотелось. Давала себя знать усталость. И торопить, подгонять ратников нельзя, и бросить свою же рать неловко. Потому и плелись, как могли.

В Киеве удивил Претич. Мог сбежать, мог скрыться, но нет. На что рассчитывал?

Когда Владимир разбирался с неотложными делами — ведь следовало спешно отправлять обоз за ранеными, следовало подумать о пленённых византийцах, об оружии, — Горбань, подмигивая одним веком, спросил: