Борис Сопельняк - Три покушения на Ленина [litres]

Побывав на одном из таких митингов, тот же Луначарский не удержался от восторга и записал в своем дневнике.

«Речь его была как машина, ничего лишнего, все прилажено одно к другому, все полно металлического блеска, все трепещет внутренними электрическими зарядами. Быть может, это – американское красноречие, но Америка, вернувшая нам немало русских, прошедших ее стальную школу, не дала все же ни одного оратора, подобного Володарскому.

Голос его был словно печатающий, какой-то плакатный, выпуклый, металлически-звенящий. Фразы текли необыкновенно ровно, с одинаковым напряжением, едва повышаясь иногда. Ритм его речей по своей четкости и ровности напоминал мне больше всего манеру декламировать Маяковского».

Ничего удивительного в том, что после победы Октября, учитывая его митинговые заслуги, Моисею Володарскому предложили пост народного комиссара по делам печати, пропаганды и агитации. А чтобы в его руках был гласный инструмент, Володарского назначили главным редактором «Красной газеты».

Первое, что он сделал на новом посту, – без каких-либо оснований закрыл около ста пятидесяти газет. И хотя в соответствии с принятым по предложению Ленина Декретом о печати закрытию подлежали газеты, «призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению Рабочему и Крестьянскому правительству, а также сеющие смуту путем явно клеветнического извращения фактов и призывающие к деяниям явно преступного, то есть уголовно наказуемого характера», а проще говоря, только сугубо контрреволюционного направления, Володарский рубил шашкой репрессий всех, кто не пел славу большевикам и их гениальным вождям. Он даже опубликовал нечто вроде программного заявления, в котором были и такие слова:

«Оставить прессу у буржуазии – то же самое, что оставить бомбы и пулеметы у своих врагов. Она создает в массах нервное, агрессивное настроение, с помощью сенсаций пытается поколебать умы. В тяжелый момент, когда общественного спокойствия и так мало, когда жизнь каждую минуту хлещет трудящихся по нервам, красть это неустойчивое спокойствие, воровски подкладывать поленья в костер, на котором и без того достаточно жарко, – колоссальное преступление».

Памятуя о своем ораторском искусстве, Володарский не чурался и личных встреч или, как бы сейчас сказали, брифингов с журналистами. Вот как описывал один из таких брифингов корреспондент популярной тогда «Новой жизни».

«Вчера представители печати обратились к комиссару советской печати Володарскому с вопросом о судьбе закрытых по постановлению Комиссариата печати вечерних и некоторых утренних газет. Володарский заявил, что все вечерние газеты закрыты за систематически ложные сообщения, помещенные в них в течение двух месяцев. Что касается „Нашего века“, то ему будет предъявлено обвинение в государственной измене, выразившейся в оправдании переворота на Украине.

Все дела закрытых газет предполагается рассмотреть в Революционном трибунале не позже чем через четыре дня. Государственным обвинителем выступит комиссар советской печати Володарский. В дальнейшей беседе Володарский заявил, что советская власть будет бороться с печатью до тех пор, пока она ее не перевоспитает и не заставит давать добросовестную информацию. Мы терпим буржуазную печать только потому, сказал в заключение Володарский, что еще не победили. Но когда мы в „Красной газете“ напечатаем „Мы победили“ – с этого момента ни одна буржуазная газета не будет допущена».

Если кто-то подумал, что Революционный трибунал был не более чем мнимой угрозой, то он жестоко ошибался. Как и было обещано, через четыре дня редакторы газет оказались в охраняемом латышскими стрелками помещении, где им устроили такую выволочку и намекнули на такие репрессии, что они мигом исправились и клятвенно обещали советскую власть больше не критиковать.

Если не помогал трибунал, а такое изредка случалось, Володарский прибегал к более изощренному методу: газеты он не запрещал, но не разрешал типографиям их печатать.

Так Володарский стал гонителем свободы и мрачным символом советской цензуры. Даже товарищи по партии считали его террористом, убежденным в том, что кровью и только кровью можно сцементировать блоки большевистской власти. Когда стало ясно, что через месяц-другой в Петрограде не останется ни одного органа печати, кроме «Красной газеты», эсеры, которым было не привыкать организовывать теракты, вынесли Володарскому смертный приговор. А вскоре и представился случай, позволивший привести его в исполнение.

20 июня 1918 года Володарский ехал на митинг. И тут, на первый взгляд случайно, совпали три происшествия. Во-первых, в последний момент заболел прикрепленный к нему чекист и Володарский поехал без охраны. Во-вторых, буквально в ста метрах от места митинга ни с того ни с сего лопнула шина и машина остановилась. И в-третьих, когда Володарский вышел из машины, чтобы дойти до места митинга пешком, откуда-то появился невзрачный прохожий, который достал пистолет, расстрелял Володарского в упор и неведомо куда исчез.

Похороны Володарского стали поводом продемонстрировать не только горечь утраты, но и сплоченность рабочего класса вокруг партии большевиков ее героических вождей. Вот как описывала это траурное событие «Правда».

«Еще с утра над городом повисли мрачные свинцовые тучи и льет непрекращающийся проливной дождь. Льет дождь и сливается со слезами горечи и злобы. Ибо сегодня плачет петроградский рабочий, провожая останки убитого вождя и своего трибуна. Тяжелую утрату понес питерский пролетариат. Он это ярко почувствовал и весь как один явился отдать последний долг Володарскому.

Несмотря на проливной дождь, улицы с утра полны народом. Вокруг Таврического дворца сплошная масса рабочих и красноармейцев. В Екатерининском зале, утопая в цветах, стоит гроб, окруженный почетным караулом. Слышатся рыдания, клятвы. Цветы и венки берутся с гроба на память.

У Смольного гроб был положен на специальный катафалк, воздвигнутый на грузовом автомобиле. Процессия двинулась к Марсову полю. Гроб ставится у могилы. Воцаряется жуткая тишина. Тихо проходят мимо рабочие делегации, воинские части, конница, пехота и артиллерия. Вокруг могилы растет лес знамен.

При спуске гроба в могилу с Петропавловской крепости дан пушечный салют в 21 выстрел».

В «Красной газете» похороны своего главного редактора описывали как «путь следования мученика пролетарской революции на Красную Голгофу – Площадь Жертв Революции».

Так как большевики считали Володарского своим «знаменосцем, барабанщиком и трубачом», к тому же первым вождем, павшим от руки террориста, через несколько месяцев ему воздвигли памятник. Простоял он всего несколько дней. След, который оставил в душах петроградцев этот «барабанщик и трубач», был такой отвратительный, что однажды ночью они этот памятник взорвали.