Николай Попов - Десант Тайсё

— Авось Всемогущий спасёт эсеров от кары народной... А сможет ли он заодно скостить наши долги? Увы... Перед японской войной весь бюджет государства равнялся двум миллиардам целковых. Маленькая «победоносная» война обошлась казне в два с половиной миллиарда целковых. Прибавьте к ним ещё десяток, ухлопанных на эту войну. Что получается в результате? Завтра мы, даже в ореоле победителей, должны будем ежегодно выплачивать союзникам миллиарды одних процентов. Вот какова цена наших сражений за мировой передел колоний. О голоде российских городов и нищете полупустых деревень вы знаете лучше меня. Сколько наших поколений будет платить эти умопомрачительные долги? Кто сумеет выжить в такой кабале? Только спекулянты с международной биржи Кокина. Значит, остался единственный выход: общими усилиями свершить пролетарскую революцию, чтоб разрешить остальные проблемы. Да здравствует грядущая социалистическая революция!

Дружное возмущение первых рядов, где восседали почётные гости во главе с Циммерманом, и такое же бурное одобрение остальных позволило Медведеву окончательно перевести дух. Он снова искусно уклонился от прямого ответа, с улыбкой нанеся Косте такой же хлёсткий удар:

— Свершилось величайшее в мире событие — свергнута деспотическая монархия! Мы имеем всеми признанное демократическое правительство, о коем прежде не смели даже мечтать. К сожалению, для большевиков борьба является постулатом и не может кончиться просто потому, что для неё более нет причин. В связи с этим позвольте спросить: не слишком ли вы опоздали с революцией? Учинять её в стране, скинувшей самодержавие... Право, ныне для сего подвига не надо особой доблести. Но всё-таки любопытно узнать, кого вы намерены свергнуть? Избранные всем народом Советы и земства, где вполне обоснованно представлены в ничтожном меньшинстве? Браво, товарищи большевики, браво! Кстати, покушаясь на революционную демократию, вы тем самым зело помогаете контрреволюции, коя с нетерпением ждёт кровавого реванша!

— Ах, как искусно всё вывернуто и передернуто... Прямо на зависть умельцам с Китайского базара. Вот каков лик нашей доблестной власти от земств до Временного правительства. Поэтому все честные люди — против подобной власти. Всё! — по-мальчишески звонко повторил Костя, взмахнув рукой. — Ведь сегодня даже неграмотные люди уже понимают всю вашу пустозвонно-лакейскую суть. Понимают необходимость воцарения мира. Назревает воистину исторический момент, когда народ просто обязан взять власть!

— Государственно мыслящим людям позорно руководствоваться воем уличной толпы, одержимой бунтарскими страстями, шкурническими по своей сути! Впрочем, под прикрытием революционной тоги вы сами рвётесь к власти! — перебил Костю Медведев и с нажимом, в котором слышался свист хлыста, запально повторил: — Ибо вас интересует лишь собственная власть! Больше ничего! Но ради этого остерегитесь разжигать массы, не будите в них зверя! Иначе сами не сладите со стихией, которая захлестнёт вас в своём разгуле и будет уже по-своему распоряжаться доставшейся властью! Всё кончится пугачёвщиной, новой Вандеей! Вот чем обернётся ваш социалистический мираж!

— Да-а, значит, социализм — всего лишь мираж? Тогда зачем же вы столько лет прикрываетесь рабочим классом, как знаменем? Зачем величаетесь партией социалистов-революционеров? Чтобы по команде франко-английского штаба при помощи Керенского и Савинкова похоронить на чужбине русские армии? — снова прижал его Костя и, махнув рукой, покинул сцену.

— Бож-же, кто об этом скорбит... Пошлые трусы, которые пуще смерти боятся даже самого поля брани, а потому из высокоидейных соображений истошно вопят против наступления наших доблестных армий! Граждане солдаты, в этот роковой для отечества час я обращаюсь к вашей совести! Неужто вы позволите паникёрам, купленным за щепоть германских сребреников, погубить святое русское дело, за которое целых три года лилась русская кровь? Нельзя допустить подобного святотатства! Нет более тяжкого греха, чем предательство без того до предела униженной и растерзанной матери-родины!

— Да врежь ты ему по сопатке! — не выдержал Кузьмич, борода и усы которого угрожающе вздыбились, а кулаки заиграли сами собой.

— Ещё успею, — пообещал Пётр, предпочитая сначала услышать солдат. Привстал, озираясь.

Многие уже побагровели от возмущения. Глаза вспыхивали огнём немых выстрелов. Нарастающий гнев прорывался ропотом, слившимся в грозно нарастающий гул. Первым прервал заклинания Медведева солдат с георгиевским крестом на заношенной гимнастёрке. Сиплым от волнения голосом он захрипел:

— Чего ты несёшь?.. Чего ты порешь? А ну, марш сам на фронт! Дуй посмотри, как мы в пороховом дыме и газах гнили по окопам! Посмотри, как, сами голодные, выкармливали во таких вшей! Нашими трупами там завалена вся земля! А за что полегла в неё тьма-тьмущая добрых мужиков и парней? Штоб вернуться, дай бог, хоть таким? — взмахнул он обрубком руки. — Нет, сам хлебни лиха из солдатского котелка!

— Правильно! Жми его, друже, вместе с буржуями!

— Так его, лощёного прихвостня!

— Долой с трибуны!

— Катись сам на фронт!

— Даёшь новую революцию!

— Да здравствует Ленин!

— Даёшь мировую!..

Ярость зала была такой, что казалась тайфуном, который мигом сдует блестящего от пота Медведева. Однако тот спрутом вцепился в трибуну. Внушительно выглядел седовласый приват-доцент в элегантном пенсне и чёрном фраке. На зависть Петру ловко и звучно умел говорить. А вот как влетел... Невозможно представить, чего ещё ждал на трибуне. Вероятно, считал себя капитаном, обязанным стоять на мостике до любого конца. Но всё-таки больше смахивал на причальный кнехт, обгаженный чайками.

Нейбут с Костей почему-то бездействовали. Видно, считали бушующий зал красноречивей. Тогда на сцену неспешно поднялся упитанный председатель исполкома Совета Гольдбрейх и, точно демонстрируя отменный буржуазный костюм с жилеткой, на которой явно не хватало золотой цепи, этак вальяжно повернулся перед беспомощным эсеровским президиумом и неистовствующим залом. Потом ласковыми дирижёрскими жестами на удивление быстро установил тишину. Кузьмич аж крякнул от неожиданности:

— Ай да ловка-ач... Ну и бестия!..

Тем временем Гольдбрейх по-хозяйски прошёлся до трибуны, которую предложил уступить, но не дождался от строптивца естественной благодарности. Великодушно махнув рукой, он глубокомысленно поиграл глухариными бровями, вытер платком потное лицо и спокойным кабинетным тоном посетовал:

— Что взять, м-м, с пингвина... К величайшему сожалению, нет никаких оснований считать, а-а, на пороге и социальную революцию. Да, романтичные большевики, а-а, уповают на Германию. Но там революция тоже, э-э, невозможна, ибо эволюция общества ещё не достигла, м-м, своего апогея. Стало быть, все потуги обскакать время, э-э, обречены. Разве государственно мыслящая партия может, э-э, поступать так легкомысленно?.. Впрочем, это их, а-а, личное дело. Ведь наше с вами, уважаемые товарищи, э-э, совершенно в другом. Пожалуйста, прислушайтесь к мудрому голосу, м-м, собственного разума. И вы непременно согласитесь со мной, что настало, а-а, счастливое время жить без малейшей оглядки на любую власть. В том числе и на власть, м-м, Совета рабочих и солдатских депутатов. Правда, всё-таки следует помнить: Совет является, а-а, гарантом вашего благополучия. Вот почему я призываю, а-а, вас, многоуважаемые граждане и товарищи, сплотиться вокруг социал-демократической, м-м, партии меньшевиков — истинной защитницы революционных завоеваний. Все, кому, э-э, дорого благополучие исстрадавшейся родины, все, кто против, а-а, опасного для нас легкомыслия, объединяйтесь, а-а, вокруг Совета — оплота истинного народоправства! Тогда нам с вами, э-эм, не страшна никакая опасность!