Николай Попов - Десант Тайсё

— Эх-хе-хе... Кто в наше смутное время согласится на подобный мизер? Любой разумный человек что-то должен иметь на чёрный день. Даже у вас... Кхе-кхе-кхе... Многоуважаемый Константин Алексаныч, как красный губернатор, обязанный в чём-то потрафлять массам, вы где-то правы... Но как деловой человек, вы должны понимать, какой крах разразится, коль над нами поставят безграмотных самодуров с комиссарской нагайкой в руке. Дорогой Константин Алексаныч, я вас очень уважаю и от имени президиума Биржевого комитета умоляю не допустить катастрофу. Мы за ценой не постоим. Я хоть сейчас готов добавить в чек ещё пару нулей.

— К сожалению, это сфера Никифорова, который всё делает лишь из идейных соображений. В отличие от меня — конченный коммунист!

— Э-э, если хотите, я — тоже социалист... Но почему же разным японцам-американцам нужно отдавать обязательно всё? Конечно, они готовы пустить нас по миру... По сравнению с ними, мы теперь — лилипуты. Но нам тоже хочется жить!

Вошёл озабоченный Пётр с бумагами в руке. Увидев редкого гостя, довольно встопорщил усы:

— Вот так сюрприз... Приветствую вас, господин Циммерман. Всё-таки решили поладить миром? Поздравляю. От всей души.

Не замечая протянутой руки, Циммерман размышлял, стоит ли предлагать ему отступного. Рисковый шаг, способный помешать более ценной сделке. И лишь безнадёжно прохрипел:

— С вами разве сговоришься... Сами заставляете людей бастовать, сами...

Циммерман прижёг Петра взглядом, затем, будто кокотка, обиженно собрал гузкой синеватые губы. Получилась отменная мина оскорблённой добродетели, на которой негде ставить клеймо. Ради истины Пётр предложил:

— Хорошо, давайте вместе прикинем хотя бы мелочь. Скажите, пожалуйста, сколько у вас работает китайцев на той же лесобирже?

— Хм, была нужда считать их, — фыркнул Циммерман. — Лучше...

— Неужто они правда едят меньше корейцев?

— Что вы пристали с какой-то ерундой? Лучше скажите...

— Так слушайте, слушайте. Только на местной лесобирже на вас работает двести восемьдесят четыре китайца. Вы считаете, что они едят очень мало. Поэтому платите им подёнку на целковый меньше, чем корейцам. В итоге лишь таким способом каждый день экономите двести восемьдесят четыре рубли. Если к тому же учесть, что на всех своих предприятиях корейцам вы тоже платите вполовину меньше, чем русским... Пардон, пардон, их вы предпочитаете не брать. Итак, ваш годовой доход лишь за счёт бессловесных рабов равен... И при всём этом вы — хозяин дюжины различных предприятий, собственного банка, глава Биржевого комитета всего Дальнего Востока, ещё уклоняетесь от элементарного подушного налога. Не совестно так поступать?

— Вы поступаете по своей совести, а я — по своей, — отрезал Циммерман, с трудом выбрался из кресла, чуть кивнул Косте и, поскрипывая штиблетами, смешно подрыгивая измятыми фалдами чёрного сюртука, грузно засеменил к двери. Пётр усмехнулся:

— А я-то всё думал, что совесть — одна. Во-о, дундук-то... Закусил удила, старый мерин, явно шлея под хвост попала...

— Какой визитёр был у вас!.. — ехидно пропел вошедший Ман, аж перекосив бороду от жажды посмаковать сенсацию. — Чрезвычайно интересно, чего ради он явился?

— Торжественно вручить злосчастный должок, уплатить который вовремя помешала уйма забот, слабеющая память, недавний тайфун и масса других стихийных явлений. Глянь-ка, — показал Костя радужный листок похрустывающего чека.

Ман впился в него глазами, тут же отпрянув:

— Пять... Целых пять миллионов! Ты уже берёшь с буржуев такие суммы?! И после этого ещё смеешь называть себя коммунистом?! Поз-зор!

— Ты что, сердечный, сбрендил или оглох? — возразил Пётр. — Лысый пройдоха по сей день ухитрился не заплатить даже подушный налог. Я утром предупредил его по телефону, что иначе поставлю комиссара прямо в Биржевой комитет. Как видишь, подействовало. Ну, не стоит впустую терять время, а то банк скоро закроется. И что вы на ужин опять принесёте несчастным жёнкам? Спешите. Благословляю вас.

— Я предпочту ночевать здесь, но не позволю себе прикоснуться к подобным деньгам, зело смахивающим на подкуп, чтоб избежать карающего меча рабочего контроля у или на мерзкую подачку. Вдруг скряга Циммерман с перепугу отвалил аж пять миллионов... Да он лучше удавится на собственном галстуке! Уж я-то знаю этих живоглотов по работе в продовольственной управе. Потому вам тоже не советую переться туда. Потом сраму не оберётесь. Вот увидите!

Костя с Петром ошалело таращились на пророка, но не вняли его вещим словам. Заразная алчность оказалась неодолимой. Особенно для Кости, который всё ещё не видел новорождённого сына, поскольку не мог явиться домой с пустыми руками. Даже не подумав, как и в чём понесут сокровище, они налегке припустили в каменный банк Циммермана.

Просторная приёмная была уже пуста. За полукруглым оконцем зевал от скуки морщинистый кассир с жёлтыми огрызками зубов. Он уставился на Костю невероятно большими глазами, увеличенными то ли стёклами очков, то ли страхом, что придётся сразу выдать уйму денег. Смешно подёргав отвисшей губой, он затем отодвинулся в сторону и уже оттуда без опаски учтиво сказал:

— Вы взяли чек у господина Циммермана под угрозой применения оружия. Посему ничего не получите. До свидания.

Окошко захлопнулось. Звякнул засов, которым их, казалось, хватили по голове. От жгучего стыда не смели взглянуть друг на друга. В приёмной появилось несколько служащих банка. Ехидных, злорадных, откровенно враждебных. Их презрительное молчание вынудило Петра зло плюнуть:

— Тьфу, олухи царя небесного! Поверить такому аферисту!.. Так нам, дуроломам, и надо. Пошли отсюда, а то ещё объявят, что хотели ограбить банк.

В Исполком они еле брели. Пётр всё ещё крыл себя. Костя лишь удручённо покачивал головой, уже не так досадуя на собственный промах или каверзу Циммермана, сколько недоумевая от дикой выходки. После такой-то сказочной сделки, которую осталось просто оформить ради шутки. Это — непостижимая блажь, чисто старческая жадность либо — откровенное признание розыгрыша невероятной продажи чужих товаров, что было наказуемо по любым законам. Во всяком случае, старый лис шутя обвёл их вокруг пальца даже с уплатой налога.

Уже все исполкомовцы знали о дармовых миллионах. Для встречи Ман вывел их на улицу. Всё поняв ещё издали, дурашливо заголосил:

— Товарищи, ура нашим спасителям! Оркестр, — туш в честь победы наших доблестных вождей! Товарищи, где ваши бурные аплодисменты?!

Битый час упивался он своей прозорливостью и четвертовал безмозглых авантюристов, позарившихся на миллионы, награбленные у народа. Когда же приблизился к роковым последствиям головотяпства, то аж почернел от скорби, едва сдерживая рыдания: