Олег Суворов - Закат империи

— За что она тебя ненавидит? — сердито пробормотал Максимиан. — За то, что ты не её дочь?

— О нет, — грустно усмехнулась девушка. — За то, что я дочь её мужа.

— Ну тогда послушай меня внимательно! — охваченный тем самым порывом чувств, который бывает только внезапным и который способен перевернуть жизнь любого человека, заговорил поэт. — Я люблю тебя и хотел бы видеть тебя своей женой...

Её милые глаза удивлённо блеснули. Максимиан заметил это и поспешно сжал её руку.

— Подожди, позволь мне договорить до конца. В самом скором времени я могу лишиться и своего отца, и своего имущества. Более того, именно сегодня я должен был вступить в брак с Амалабергой, но, как видишь, нахожусь сейчас рядом с тобой, поэтому могу навлечь на себя гнев короля. Я не знаю, что меня ждёт, так что я просто не должен, не имею права делать тебе сейчас предложение. Но в такие смутные времена приходится жить одним днём, а я всего лишь поэт, который безумно любит тебя, Беатриса. Не знаю, что мне делать! — Последние слова он произнёс с таким отчаянием, что на этот раз она сама пожала ему руку. Почувствовав это, Максимиан вскинул на неё глаза и вдруг увидел, что она улыбается.

— Моя бедная мать тоже была поэтом, Максимиан...

— И что?

— И она научила меня больше всего на свете ценить именно любовь! Я стану твоей женой в любую минуту и там, где ты этого захочешь.

«Какое чудо — услышать такие слова из уст любимой девушки!» — подумал он и вдруг растерялся, растерялся до такой степени, что лишь слабо улыбался, смотрел на Беатрису и не знал, что говорить дальше. Каким лихорадочным трепетом охвачено сердце, как же он волнуется... но какой невероятной сладостью наполнено это волнение! Нет, только ради тех минут, когда любимые губы говорят «да», и имеет смысл жить, а все остальные дни и ночи — это только прелюдия к подобным мгновениям! От этого внезапно нахлынувшего счастья он ощутил такую слабость, что у него задрожали колени, а на глаза навернулись слёзы. И тут ему пришла в голову неожиданная мысль.

— Здесь имеется домашняя церковь, так что мы можем послать в город за священником и обвенчаться прямо сегодня! Ведь ты согласна?

— Да, Максимиан! — И он понял, что она взволнована не меньше него.

И тогда, переборов волнение и слабость, он заторопился так, словно его ожидал немедленный арест и надо было успеть совершить то, что потом уже, может быть, никогда не удастся. Он послал раба в Равенну за священником, приказал слугам готовить свадебный обед и при этом успел несколько раз повторить Беатрисе, как счастлив и как сильно он её любит. Только раз за всё время этих лихорадочных приготовлений Максимиан, на мгновение помрачнев, вспомнил о судьбе своего отца и о своей так и не состоявшейся свадьбе с Амалабергой.

Прибыл священник, и Максимиан, взяв Беатрису под руку, повёл её в домашнюю церковь, где алтарь был ограждён золочёной решёткой, а голубой свод, поддерживаемый восемью стройными колоннами, расписан сценами из Ветхого завета, изображавшими жизнь Адама и Евы в раю. И священник прочитал католическую молитву, и обвёл их вокруг алтаря, и объявил мужем и женой...

— Кроме того, — продолжал говорить Киприан, — я обвиняю магистра оффиций в святотатстве! У него в доме живёт раб из Сирии по имени Кирп, который не только не верит в учение нашей святой церкви, но своим богопротивным колдовством смущает умы христиан. И Северин Аниций не просто знал об этом, но и сам участвовал в богохульственных опытах своего раба! Этому обвинению имеется несколько свидетелей, которые готовы предстать перед судом и подтвердить каждое моё слово. Сириец Кирп, раскаявшись в содеянном, сейчас находится в моём доме и сам может рассказать о содеянном святотатстве.

— Протестую! — вдруг громко и резко заявил Симмах и обратился к Теодориху: — Великий король, неужели ты позволишь какому-то мерзкому рабу обвинять благородного патриция? Неужели ты доверишься показаниям такого свидетеля?

Теодорих был явно застигнут врасплох этим прямым вопросом и после некоторой паузы, чувствуя враждебное ожидание сената, отрицательно покачал головой:

— Нет, мы не станем выслушивать здесь речи какого-то раба. Но я бы хотел услышать, что скажет в ответ на все эти обвинения мой первый министр.

Боэций в белой тоге с яркой пурпурной полосой, по-прежнему стоял в центре зала, своей неподвижностью и бледностью напоминая прекрасную мраморную статую, одну из тех статуй, которые во времена империи любили возводить богам и героям. Как можно ответить на обвинения в святотатстве и тех «опытах», которые они проводили вместе с Кирпом, не рассказав о собственных философских воззрениях на природу души? А ведь именно этим воззрениям он и искал подтверждение... Но что может понять в этих утончённых философских изысканиях неграмотный король, который даже не читал Библию?

А суть опытов состояла в следующем. Боэций исходил из того, что если душа является субстанцией, которая окончательно покидает разрушенное смертью тело, чтобы продолжить свою вечную жизнь в загробном мире, то почему она не может покидать тело тогда, когда оно ещё полно жизненных сил, а потом возвращаться обратно? Что мешает ей свободно отделяться от тела в соответствии с желаниями своего владельца?

Одного из рабов, погруженного в гипнотическое состояние Кирпом, клали на ложе, над которым была полка, где находились два или три предмета — чаша, светильник или рабочий инструмент этого раба. Если бы душа раба способна была выйти из тела, то после своего пробуждения раб смог бы рассказать о том, какие предметы лежали на полке, которая была прибита к стене почти под самым потолком, так что увидеть эти предметы снизу было практически невозможно. Большинство случаев давало отрицательный результат, а Боэций проводил этот опыт со стариками и молодыми, мужчинами и женщинами. Но вот однажды рабыня по имени Ректа после своего пробуждения сумела абсолютно точно ответить на все заданные ей вопросы. Вдохновлённый этой удачей, Боэций повторил свой опыт, и снова Ректа правильно назвала все предметы, находившиеся на полке, а если там лежало нечто такое, название чего она не знала, то описывала этот предмет по его внешнему виду.

Что было в этих опытах святотатственного? Напротив, они даже служили подтверждением библейских представлений о природе души. Но как объяснить это судьям и враждебно настроенному королю? Тем более что фанатичные священники могли бы тут же обвинить Боэция в недостатке веры и сомнениях, недостойных истинного христианина...

— Всё, что сказал Киприан, является ложью! — глубоко вздохнув, заявил Боэций. — Всё, кроме одного. Я действительно писал папе Иоанну I, надеясь, что он сможет убедить императора Юстина отменить эдикт о запрете арианского вероучения. Об этом и только об этом можно прочесть в моих письмах. И я готов снова и снова присягать на распятии, что никогда не замышлял государственной измены, а обвинения в святотатстве являются откровенным вздором. Никакой философ не может быть святотатцем, ибо служит высшему, что только есть на свете, — Истине!