Олег Суворов - Закат империи

Вскоре откуда-то из глубины катакомб раздались ужасающие вопли, которые стихли так быстро, что могли бы показаться обманом слуха, если бы их не услышали все четверо. Прошло ещё полчаса и стало темнеть, когда из чёрной дыры входа появились два человека, окровавленные и перемазанные в земле. Едва они вылезли наружу, как все четверо молча набросились на них и прикончили. Затем, оттащив трупы в сторону, они стали копать могилу... И тут Афрания тоже прикончили бы, не держи он ухо востро. Заметив, как один из их коллег сделал едва заметный знак другому, он проворно выскочил из ямы и бросился бежать. Его приятель не успел этого сделать и был убит на месте.

— Всё остальное ты знаешь, господин, — закончил Афраний. — И клянусь тебе, что всё рассказанное мной — чистая правда, хотя я и сам многого не понимаю. Зачем нужно было убивать первых двух и почему вторые двое хотели убить нас? Кто кричал в катакомбах и за что его убили?

— Ну, это не так сложно объяснить, — задумчиво заметил Максимиан. — В древности один греческий философ по имени Периандр, чувствуя приближение смерти, решил скрыть от сограждан свою могилу. Для этого он нанял двух человек, приказав им убить и похоронить первого встречного. Затем он нанял четырёх человек, приказав им убить первых двух. И, наконец, он нанял ещё восемь, приказав им убить предыдущую четвёрку. После этого он пошёл навстречу первым двум, был ими убит и похоронен, но благодаря досконально выполненному плану никто так и не узнал, где находится его могила.

— А-а! — воскликнул Афраний, напряжённо морща лоб. — Значит, кричавший в пещерах и был тем, кто нас нанял! Те двое убили его, мы убили этих двоих...

— Совершенно верно, — дополнил Максимиан, — но только вместо того, чтобы нанимать ещё восемь человек, ваш хозяин, видимо, приказал тем двоим, у которых были мечи, убить вас, пообещав им вашу долю вознаграждения.

— Странно! — тупо уставившись в свою чашу, заявил Афраний. — Но мы с ним вчера разговаривали, и он не показался нам сумасшедшим! Быть убитым и похороненным в катакомбах, да ещё так, чтобы никто не знал, куда ты вдруг делся!..

— А кстати, — осторожно заметил Максимиан, — что это за катакомбы и куда они ведут?

— В этих катакомбах во времена императора Нерона прятались христиане! — заявил Афраний. — Впрочем, они существовали задолго до самих христиан. Говорят, эти катакомбы были уже тогда, когда Тичин только начинал строиться, а потому он весь стоит на земле, изрытой подземными ходами. Некоторые даже уверяют, что их проделал гигантский крот размером со слона! Впрочем, ты можешь этому не верить, господин, — обидчиво добавил он, заметив усмешку Максимиана, — я-то не могу ничего доказать... Но если хочешь, мы можем спуститься в подвал, и наш хозяин сам покажет тебе то место, которое он заложил кирпичами, — там начинается один из ходов.

— Нет, сейчас мы лучше ляжем спать, — деланно равнодушным тоном заметил Максимиан, вставая из-за стола, — а завтра продолжим наш разговор...

Афраний не стал спорить, послушно расстелил свой плащ рядом с дверью, затушил светильник и улёгся прямо на пол.

Однако радостное возбуждение от этой неожиданной удачи ещё долго не давало поэту заснуть. Если под городом тянутся катакомбы, значит, один из ходов наверняка ведёт к тюрьме! Надо его обязательно найти, он найдёт его, чего бы ему это ни стоило! Только бы Северина Аниция не успели казнить! Уже засыпая, он снова подумал о Беатрисе, и это настроило его на умиротворённый лад. «Милое моё солнышко, да хранит тебя Бог и. брат Клемент!»

Спал он глубоко, без сновидений, и поэтому не имел ни малейшего представления о том, долго ли продолжался его сон. Но когда проснулся, на душе было тревожно — Максимиан почувствовал, что кто-то трясёт его за плечо. Он открыл глаза, увидел перед собой искажённое ужасом лицо Афрания и едва узнал спросонья своего новоиспечённого слугу.

— О господин, я видел его! Только что я выходил на улицу и едва с ним не столкнулся!

— С кем, чёрт бы тебя подрал, с кем?

— Да с тем, кто меня нанимал!

Это было похоже на какое-то странное наваждение. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью, и, чтобы пошевелить ими, каждый раз требовалось делать неимоверное усилие. Зрение лишилось привычной остроты, и все находящиеся перед глазами предметы расплывались и колебались, словно утратив свою обычную земную весомость. Уши были точно залеплены воском, и звуки, доносившиеся до сознания, казались настолько глухими и отдалёнными, как если бы раздавались из глубокого подземелья.

А между тем толпа, заполнившая до отказа амфитеатр Тита, немилосердно шумела, подбадривая и саму себя, и участников предстоящего поединка. Этот амфитеатр был невелик по размерам: начавшееся строительство было прервано очередным дворцовым переворотом, а сменявшим друг друга «солдатским императорам» вечно не хватало денег, поскольку все они уходили на оплату преторианской стражи, свергавшей и возносившей их на шаткие троны. Наскоро достроенный амфитеатр вмещал не более двадцати тысяч зрителей, зато ныне здесь присутствовал весь цвет Остготского королевства, начиная от самого короля Теодориха, восседавшего рядом с королевой Элией, и кончая сенатом и членами суда священного консистория.

Задолго до начала судейского поединка все подходы к амфитеатру были оцеплены готской стражей, которая подозрительно косилась на простых римлян. Получив приказ Конигаста, готы перекрыли вход, оставив на площади огромную толпу, громко негодующую на то, что ей не хватило мест, и тем не менее не желающую расходиться Готской знати было не по себе — зрители и толпа на улице были взбудоражены. Они надеялись на победу Корнелия Виринала, на то, что всеобщего любимца Боэция освободят из-под стражи простые римляне, а также на торжество великого римского духа, заставлявшего их гневно сжимать кулаки и бросать злобные взгляды на заметно постаревшего угрюмого Теодориха.

Однако всеобщие надежды омрачались тревожными слухами. Пошёл слух, что кто-то видел, как накануне стая ворон растерзала вялого больного орла, и эта скверная примета вызывала уныние римлян. Ведь орёл всегда считался символом Рима, недаром ещё во времена империи каждый победоносный легион имел собственный знак в виде серебряного орла. Уныние только усилилось, когда зрители, поначалу радостно приветствовавшие появление Виринала, увидели, в каком странном состоянии он находится Торжественный рёв вскоре сменился гулом сострадательного изумления: Корнелий проявлял такую поразительную вялость, что даже для того, чтобы просто стоять на ногах, вынужден был постоянно на что-то опираться. И по толпе мгновенно пронёсся новый слух: «Он отравлен!»