Эндрю Ливербарроу - Чернобыль 01:23:40

Сотрудники Чернобыльской АЭС в ту ночь показали себя истинными героями в подлинном смысле этого слова. Они не бросились спасаться бегством, хотя имели для этого все возможности. Вместо этого они самоотверженно остались на посту – заменяли в генераторах водород азотом, чтобы избежать взрыва, сливали масло из поврежденной турбины в аварийные емкости снаружи энергоблока, наполняли маслобаки водой. Не сделай они всего этого, пожар охватил бы весь 600-метровый машинный зал и, скорее всего, рухнула бы оставшаяся часть кровли. Пламя переметнулось бы на первый, второй и третий энергоблоки, а это могло привести к разрушению всех реакторов.

Хотелось бы, если позволите, привести целый абзац из книги Григория Медведева «Чернобыльская тетрадь», который ярко иллюстрирует проявленную в ту ночь доблесть. «Александр Григорьевич Лелеченко, оберегая молодых электриков от лишних хождений в зону высокой радиации, сам трижды ходил в электролизерную, чтобы отключить подачу водорода к аварийным генераторам. Если учесть, что электролизерная находилась рядом с завалом, всюду обломки топлива и реакторного графита, активность достигала от 5 до 15 тысяч рентген в час, можно представить, насколько высоконравственным и героическим был этот пятидесятилетний человек, сознательно прикрывший собой молодые жизни. А потом по колено в высокоактивной воде изучал состояние распредустройств, пытаясь подать напряжение на питательные насосы… Общая экспозиционная доза, им полученная, составила 2500 рад [2851 рентген], этого хватило бы на пять смертей. Но, получив в припятской медсанчасти первую помощь (ему влили в вену физраствор), Лелеченко сбежал на блок и работал там еще несколько часов». Это лишь один пример подвига одного человека. А было их бессчетное число. И больше всего угнетает, что действия, предпринятые ради спасения реактора, лишь усугубляли ситуацию. Эти люди жертвовали своими жизнями впустую.

Уже вернувшись на станцию – невозможно постичь, откуда только у него взялось столько сил, – Лелеченко всех убеждал, что он в порядке, и отказывался ехать в больницу. Он почти не спал и все равно нашел в себе достаточно энергии, чтобы с утра отправиться на работу, объяснив жене: «Ты не представляешь, что там творится. Надо спасать станцию» [154]. Лелеченко умер в киевской больнице через две недели, 7 мая, и стал третьей жертвой Чернобыля. Его состояние было столь тяжелым, что он не перенес бы транспортировку в самолете в московскую специализированную клинику для пострадавших от радиации. За свое мужество Лелеченко был посмертно удостоен ордена Ленина, высшей советской награды [155] Раздел “Heroes – Liquidators” в английской версии сайта Чернобыльской АЭС (chnpp.gov.ua). На момент перевода этот раздел на сайте отсутствовал. [*] .

Всего пять часов сна, а писк будильника уже вытаскивает меня из дремы, и мне не терпится тотчас приняться за дело. После долгих лет ожидания и бесчисленных часов, проведенных за изучением каждого аспекта аварии, сегодня наконец наступил день, когда я увижу Чернобыль собственными глазами. Заспанные, но готовые к старту, мы вчетвером проходим пару кварталов до кафе, где у нас завтрак с остальной группой. Сразу видно, что Славутич ярче и современнее других украинских городов, которые мы видели вчера. Здесь, конечно, тоже есть узнаваемая советская архитектура, но все же на вид он не такой устаревший, более уверенный и знающий себе цену. Возможно, потому, что город возводили, когда Советский Союз уже разваливался. Улицы широки и опрятны, вдоль дорог и на каждом свободном пятачке между зданиями растут сосны. Он даже в чем-то слишком идилличен, слишком чист – чувствуется, что народу тут живет меньше, чем могло бы.

Кафе стоит на северо-восточном углу главной городской площади. Это белое, бетонное, ничем не выделяющееся среди прочих здание, в нем нет окон, через которые можно заглянуть внутрь, и мы поначалу даже не уверены, туда ли пришли. Шагнув в дверь без какой-либо вывески, мы обнаруживаем небольшой вестибюль с облицованным мраморной плиткой полом и лестницей в конце – ни людей, ни мебели – и идем наверх, где наконец видим знакомые лица. Я пристраиваю свое снаряжение в общую кучу сумок у лестницы, занимаю место и осматриваюсь. Довольно сюрреалистическое место для завтрака. Просторный зал декорирован красной и белой тканью, драпировка стульев и другие детали интерьера уместны скорее для свадебного банкета, чем для легкого завтрака усталых иностранных туристов, приехавших посмотреть место ядерной катастрофы. Здесь, наверное, проводятся важные городские мероприятия. За стойкой четыре девушки лет двадцати в однотонных блузках и юбках подают кофе и чай под бдительным оком невысокой пышной женщины чуть за пятьдесят. Натянутой улыбкой и начальственным видом она напоминает босса мафии.

Я до отказа набил живот курицей, помидорами и огурцами (все без исключения наши приемы пищи в Украине будут состоять из этих трех компонентов), выхлебал столько чая, сколько позволили время и мочевой пузырь; мы берем сумки и отправляемся на вокзал. Стоит промозглое пасмурное утро, ни намека на тепло, но нам везет: те десять минут, что мы идем к вокзалу, приходятся как раз на краткий разрыв между тучами. Я наблюдаю, как с разных сторон материализуются местные жители, и все до единого молча шагают по главной улице в одном направлении с нами.

Железнодорожная ветка, что-то вроде артерии из сердца-Чернобыля, дает Славутичу жизнь. Без нее лишь немногие из трех тысяч человек, которые по-прежнему поддерживают станцию и изучают Зону, смогли бы выполнять свою работу. Прямой автотрассы для машин или автобусов нет, а летать навряд ли кто-то умеет, так что электричка – практически единственный вид транспорта. Если бы Чернобыль полностью закрыли, думаю, большинство жителей этого стоящего на отшибе городка – если не все – уехали бы отсюда. Это грустно осознавать, но еще грустнее то, насколько распространены среди местного населения заболевания, связанные с радиацией. До приезда я и понятия не имел, что на станции до сих пор работает столько народу. Даже после такой катастрофы и в таких условиях люди зависят от АЭС как от источника средств к существованию, и это заставляет по-новому оценить собственные обстоятельства, взглянуть на них под иным углом.

Мы проходим через небольшой, но оживленный привокзальный рынок и поднимаемся по растрескавшимся бетонным ступенькам на ближайшую из четырех платформ. Остальные три безлюдны. За самой дальней платформой – несколько длинных белых двухэтажных (вероятно, офисных) зданий; гофрированные металлические крыши делают их похожими на перепрофилированные сараи. В темных окнах не видно ни души. До электрички остается несколько минут, и платформа заполняется. Я единственный из группы достаю камеру и начинаю снимать, стремясь запечатлеть все, что вижу, но, заметив через видоискатель взгляды горожан, быстро прекращаю это занятие. Они не рады, что их фотографируют. По правде говоря, они вообще нам не рады.