Френсис Мэсон - Золотой адмирал

Порой капитан «Надежды» поддавался искушению и покупал по спекулятивным ценам сундуки с великолепной резьбой, гобеленовое кресло или целое окно из цветного стекла превосходного оттенка. Но в основном он вкладывал деньги в прекрасные кожаные изделия и ткани, о которых кое-что знал.

«Это, — частенько говорил он себе, — я покупаю для Кэт». Для ожидаемого ребенка он купил массу игрушек, миниатюрных кораблей, деревянных животных, ярких красных шаров и красивую куклу в парчовом платье — на тот случай, если малыш, которого он надеялся увидеть по возвращении домой, окажется девочкой.

Нередко уже около полуночи отпускал он на отдых двух дюжих негров-рабов, полученных им в качестве его личной доли из общего котла. Точнее, рабами они уже не были: он отпустил их на волю при условии, что прослужат у него на барке целый год — и ни днем меньше.

Согласно своему рангу, каждый офицер флотилии стал хозяином двух или большего количества беглых черных рабов. Трое адмиралов и генерал-лейтенант Карлейль, разумеется, получили в качестве своей доли по десятку отборных негров. Простейшая из проблем Уайэтта заключалась в том, что ему нужно было обеспечить себе двадцать работников, которые должны не только суметь управляться с парусами «Надежды», но и обслуживать ее орудия.

Несмотря на все усилия, ему не удалось добиться разрешения Дрейка заполучить к себе на службу того джентльмена — искателя приключений по имени Хьюберт Коффин; особенно с тех пор, как свирепствовала лихорадка, адмирал непреклонно стоял на том, что нельзя ослаблять штатный состав части его первоначальной эскадры.

Однако именно благодаря усилиям Коффина на борту «Надежды» появился некий Майкл Хендерсон, четыре года протомившийся в тюрьме Санто-Доминго, а в прошлом бывший когда-то капитаном собственного торгового судна. Высокий, сероглазый и костлявый, как выпь, он не только согласился стать помощником капитана, но и заручился услугами некоего Уильяма Томпкинса, сидевшего с ним в одной тюрьме, который знал, как обслуживать артиллерию, и мог свободно изъясняться на португальском и испанском языках.

Затем к экипажу барка присоединились трое французов-гугенотов с ввалившимися глазами, освобожденные после почти пятилетнего пребывания в тюрьме. Они с тоской вспоминали свой город Ла-Рошель и добрые вина Франции. Далее Уайэтт пополнил свой экипаж генуэзцами и венецианцами, которых испанцы заставили служить на «Большом пугале». Они составили европейскую часть его команды.

Для полного комплекта он отобрал добровольцев из числа маронов, могучих парней, утверждавших, что плавали и знают мореходное дело. Никто не понимал их языка, кроме Уилла Томпкинса, который сбежал с галеры, а после свыше года жил среди подобных им дикарей.

Больше всего Уайэтт доверял англичанину — своему помощнику и канониру, затем гугенотам, потом уже маронам и, наконец, генуэзцам с венецианцами. Последние, хоть и придерживались католической веры, громко клялись, что служба их будет верной.

Двадцать пятого февраля 1586 года Уайэтт сделал осмотр барка и остался доволен: теперь «Надежда» стояла с полными бочонками для воды, с установленной на бортах батареей и другими трофейными пушками, хранящимися так удобно, что их по команде адмирала можно было бы выставить без промедления.

В носовом трюме и в маленькой капитанской каюте хранились ценные красильные материалы, какао, хорошо обработанная кожа и прочие личные грузы. Доставленную им на борт мебель он решил разместить на балласте под маленьким полубаком «Надежды». В различные шкафчики рассовали обильный запас зерновой муки, оливкового масла и мясной солонины.

Майкл Хендерсон вскоре доказал, чего стоит, умело распределив весь груз, а Уилл Томпкинс отобрал несколько человек и учил их обслуживать два фальконета и шесть полукулеврин барка; в качестве существенно важной новинки он установил на носу два погонных орудия — двухфунтовые фальконеты.

Ярким солнечным утром 29 января с «Бонавентура» пришла пинасса и причалила к «Надежде», стоявшей со свежепросмоленными снастями, новенькими реями и бросающимся в глаза рядом свеженьких досок вдоль ее ватерлинии: Уайэтт твердо решил никогда больше не допускать повторения драмы с «Катриной».

Когда флагманская пинасса, стукнувшись, стала у борта, Уайэтт со своим помощником капитана занимались в носовом трюме, навешивая бирки на товары, принадлежащие Томпкинсу и Хендерсону, поскольку Дрейк с присущей ему щедростью разрешил всем освобожденным из тюрьмы англичанам получить свою долю военной добычи в соответствии с их общественным положением.

— Эй там, внизу, капитан Уайэтт! — В проеме люка возникло круглое красное лицо Томпкинса, сияющее как миниатюрное солнце. — К борту пристала пинасса с «Бонавентура», сэр. Его превосходительство адмирал требует вашего немедленного присутствия — и чтоб были прилично одеты, говорит он.

Назревает какое-то важное дело, решил про себя Уайэтт. Но какое? Может, эскадра готовится плыть к своей следующей цели? Слухи ходили, что это будет Номбре-де-Дьос на Тьерра Фирме или иной город на Южноамериканском материке. Может, так, а может, и нет.

Но, поразмыслив, Уайэтт отказался от такого простого решения. Он-то лично успел залить свои бочки водой, но многие корабли армады оставались еще без воды, а в этом вопросе Золотой адмирал отличался большой пунктуальностью.

С гордостью взирал Генри Уайэтт на то, как его четверка блестящих от пота черных гребцов, славно работая веслами, стремительно мчит его небольшую гичку по засоренным помоями водам внешней гавани. На флагмане явно проводилась какая-то церемония: сомкнутым строем стояли ряды, как всегда, разношерстно одетых солдат, блестели их пики и аркебузы, сверкали начищенные остроконечные шлемы из стали.

— Капитан Уайэтт? Прошу пройти на корму, — распорядился вахтенный офицер, как только Генри отдал честь простому деревянному кресту, прибитому на шканцах.

На грот-марсе лениво свивался и развивался личный бело-голубой флаг адмирала, отбрасывая беспокойные тени на свеженадраенную палубу. Два блестяще одетых офицера стояли навытяжку в ожидании перед креслом с малиновым мягким сиденьем, установленным позади богато украшенного стола, на котором лежали три рулона бумаги, придавленных сверху, чтобы не унесло ветром, упрятанным в ножны кинжалом. Уайэтт узнал стоящих в сторонке и тихо переговаривающихся Ноллиса, Фробишера, Винтера и нескольких капитанов эскадры старшего звания.

Почти сразу же новоприбывший сумел догадаться о смысле сей церемонии, потому что справа от него стоял капитан Роберт Кросс, назначенный командовать новым галионом — тем, что назывался «Большое пугало»и получил теперь имя «Новогодний подарок». За ним стоял дородный Джон Риверс — он стал капитаном каракки, заменившей ему сильно потрепанное «Преимущество».