Константин Вронский - Сибирский аллюр

– Казаки! – крикнул он. – На север!

И пустил коня рысью, мимо строгановских посыльных и Машкова, возглавлявшего один из первых отрядов «лыцарей».

– На север! – раздался рев пятисот сорока казаков. И Благодорное утонуло в огромном облаке пыли.

Последним деревню покидал поп Вакула. Он запер церковь и повесил на дверях написанное на рваной бумажонке объявление: «Закрыто по воле Божьей!». Хотя кто бы это смог прочитать, неведомо. Казачье путешествие, продолжавшееся не одну неделю, – это нечто совершенно особое. Это вам не простое переселение народа в иные земли. Путь с Дона на Каму был далек, и ни один казак не прожил бы без грабежа и лихих нападений. «Земля сама прокормит», как говорил Ермак.

Деревеньки и села стонали от разбоя и насилия. Бессмысленно было сопротивляться, смертельно глупо припрятывать хоть что-то, еще глупее – бежать. Пятьсот сорок казаков в походе – это стихийное бедствие, которое следует перетерпеть, как чуму или налетевшую саранчу.

Сельцо Новое Опочково лежало в верховьях Волги и сносно управлялось старостой Александром Григорьевичем Лупиным.

Силачом староста не был, но в смелости ему было не отказать. Узнав о приближении казачьей ватаги, он велел бить в набат, вооружив вилами, топорами да косами не только мужиков, но и баб. Половина людей укрылась на волжском берегу.

Новое Опочково.

Если бы кто спросил Ивана Машкова об этом местечке, он бы сказал, что создано оно чертом хвостатым, но накинут на него армяк Господа Бога.

– Надо нам было объехать место сие, – все повторял он позднее. – Я когда этих оборванцев на дороге увидел, сразу недоброе почувствовал.

И ведь не соврал казак. Ермак и Машков, скакавшие во главе казачьего «лыцарства», весело глянули на людишек, преградивших им дорогу.

– Вот ведь оно как! Во какие богатыри на Руси святой водятся! – со смехом крикнул Машков и придержал коня. Казаки остановились и дружно загоготали. Смех рвался из пятисот сорока глоток вместе с облаком пара, обрушивался на затихшую землю и на головы отчаявшихся мужиков из Нового Опочкова.

– В портки не наделайте! – скривился Лупин. – Посмейтесь, посмейтесь, братцы, как бы вам через минутку не заплакать…

– Во дурость-то какая, – хмыкнул Машков, утирая выступившие на глазах слезы – до чего досмеялся, ну надо же. – Что думаешь, Ермак?

– Ничего! – вскинул голову Ермак. А потом выхватил из ножен саблю.

– Начинается! – глухо пробормотал староста Лупин. – Братцы, без боя мы не сдадимся!

Казаки бросились на штурм засеки, устроенной сельским старостой. Страшный крик сотряс воздух. Мужички из Нового Опочкова побросали свое «оружие» и бросились врассыпную. И только Лупин замер посреди дороги. Ермак, прогарцевавший мимо, с силой пнул его сапогом в грудь. Староста покатился кувырком, упал в яму, вырытую отважными мужичками, и только потому выжил, не затоптанный конскими копытами.

Спустя полчаса село горело со всех сторон. Казаки грузили обоз мешками с зерном, прихватывали с собой бочки с огурцами и капустой, подбрасывая «огоньку» в разоренные дома. Кому было в охотку, начал бабий загон. Бросали молодух на землю и пользовали по-мужски, «по-лыцарски».

Машков тоже рыскал по селу в поисках девицы на свой вкус. И вот, наконец, нашел у дома с резными воротами… тощенькое, светловолосое существо, выскочившее на него с огромным поленом в руках. Машков был так поражен, что едва успел отскочить в сторону, иначе раскроила бы девчонка голову и даже не поморщилась. Он сжал маленькой дикой кошечке шею и поволок в сад. Девушка отчаянно царапалась и кусалась.

Не выдержав такого сопротивления, Машков упал, но не выпустил свою добычу. Они покатались по земле, несколько раз больно ударились об забор и замерли. Машков крепко сжал плечи девушки, смотревшей на него с неприкрытой ненавистью. Огромные голубые глазищи, если б смогли, испепелили бы. Страха в девушке не было ни на грош, только дикая, отчаянная решимость.

– Убей меня! – жарко прошептала девушка. – Лучше убей меня. Если ты этого не сделаешь, я сама тебя прикончу…

– Меня Иваном зовут… Иван… Машков… Матвея сын, – произнес казак. До конца дней своих он не сможет понять, почему заговорил с ней. Просто не мог иначе, глядя в ее глаза, и все тут.

И она ответила:

– Марьяна. Марьяна Лупина…

– Марьяна… – Машков чуть ослабил хватку. Вокруг них неистовствовал огонь, сжирая все на своем пути, кричали женщины, несся по селу гогот опьяненных победой казаков. Ржали лошади.

– Я возьму тебя с собой! – внезапно решил Машков.

– И не думай даже! – яростно крикнула девушка.

– Ты – моя добыча!

– Кто тебе это сказал, сатана проклятый?

И они вновь покатились по земле. Марьяна вцепилась зубами в плечо Ивана и ослабила хватку только тогда, когда он намотал на руку ее длинные волосы и больно дернул. Вырваться было невозможно. Если только оставив косу в руках казака.

– Чего ж ты ждешь? – тоненьким голоском прошептала она. – Бери свою добычу…

Голос Машкова дрогнул.

– Не бойся, Марьянка, – он убрал руку от головы девушки, медленно, почти нежно погладил ее по щеке и спросил: – Сколько тебе лет-то?

– Шестнадцать, – со всхлипом отозвалась она.

– Твоя изба сгорела, – проворчал Машков. – Я забираю тебя с собой, Марьянка.

– Нет! – отчаянно выкрикнула девушка.

Но на этот раз драться не стала, замерла рядом.

Новое Опочково выгорело дотла.

После того как женщины и дети, старики и больные были плетьми согнаны прочь с насиженных мест, казаки Ермака стали лагерем неподалеку от разоренного селища. Горланили песни, греясь у огромного костра, в который превратилось сейчас Опочково. Лошадей они стреножили и рядком-ладком приступили к пиру. Это была та жизнь, за которую казачество было готово умереть, продать душу дьяволу, пройти сквозь огонь и воду. Это была воля, казацкая вольная вольница! Мир принадлежал им, а если – нет, они его завоюют! Перед ними лежал новый мир, мир, заждавшийся их прихода. Сумасшедшие эти богатеи Строгановы пообещали им все земли Мангазейские, о которых рассказывали их посланники. Те самые посыльные, на долю которых выпало пережить уже немало ужасов по дороге на Каму.

– Горы… – мечтательно протянул Ермак. – Чужеземцы с раскосыми глазами… Ну и что? Видали мы и татар, и китайцев, и головы им, как капусту, рубали. А камень – он камнем и останется, даже если он в высоту на тысячу верст к небу дернулся. Неужто мы камней испугаемся, братцы?

За гибель Нового Опочкова никто мстить не собирался. Мужички из соседних деревень называли людей старосты Лупина законченными идиотами. Ну кто ж тягается с пятью сотнями казаков-то, а? Их пропускают, не чиня никаких препятствий, поят их лошадей, делятся запасами, пусть и с горечью в сердце, но отводят глаза, узнав, что забрюхатела пара баб… Все это можно пережить, а только жизнь одна и важна на свете, братцы. Бороться с казаками? Пресвятой Николай Угодник, до чего ж этот Сашка Лупин допился, если в голову ему такие мысли безумные вспрыгивать стали?