Джон Джейкс - Рай и ад. Великая сага. Книга 3

Я даже похоронить их не смогу…

И тут из его глаз хлынули слезы ярости.

По счастливой случайности – и это была единственная удача за день – Чарльз нашел своего пегого примерно в двух милях к северо-востоку от пожара. Чарльз ехал на одном из мулов, ведя рядом второго. Чтобы остановить кровотечение, раненую руку он стянул жгутом, который сделал из оторванного куска штанины. Рана болела и нуждалась в лечении, но была далеко не смертельной.

Когда он увидел Дьявола, конь стоял опустив голову, неподвижный как статуя, и только глаз чуть косил в сторону. Чарльз пересел на пегого и поехал на север, чувствуя, как его переполняют одновременно печаль и ярость. В сумерках он остановился, чтобы устроиться на ночлег. Развел небольшой костер, съел немного вяленого мяса уже из своего парфлеша. Сначала от еды у него заболел живот, но боль быстро прошла.

После грозы небо очистилось. Ежась на холодном ветру под сверкающими звездами, Чарльз открыл парфлеш Джексона и достал горшочки с краской, кисть и свернутый в трубочку счет зим. Потом развязал шнурок и развернул кожаный свиток.

Хотя он и сам не смог бы объяснить причину, его словно что-то подталкивало закончить начатую Джексоном работу. Он открыл горшочек с черной краской, облизнул кисть, окунул ее в краску и занес над рисованной историей последнего года Торговой компании Джексона.

Он рассматривал разные фигурки, которые рисовал Деревянная Нога, включая те, что изображали их троих в типи под священной охраной Бизоньей Шапки. Как же он тогда ошибся! Как был глуп, что поверил, будто шайенны способны на сострадание. Они не знают жалости. Тогда их троих спасла только неприкосновенность места, где находится эта шапка. Шайенны ненавидели всех белых, и не важно, что у них на это были причины. Причин к той варварской жестокости, последствия которой видел Чарльз, у них уж точно не было. Они просто ненавидели белых – так же, как он сейчас ненавидел каждого из них.

Блики костра мелькали на его мрачном лице, когда он старательно выводил на кожаном свитке составленные из палочек фигурки двух человек и собаки. Вторая фигурка была справа и чуть выше первой, а третья возвышалась над второй, как будто все они стояли на какой-то невидимой лестнице.

Пытаясь решить, как изобразить над ними Висячую Дорогу, он задумался. Может, нарисовать волнистые линии, означающие Млечный Путь? Нет. Пусть это будут пятиконечные звезды. Он нарисовал одну, тщательно подправил кончики, потом добавил еще две и понял, что у него получились не звезды, а кляксы.

Он швырнул кисть в огонь, потом отправил за ней и краски. Взял в руки кусок кожи и еще раз всмотрелся в каждый рисунок. Ему очень хотелось заплакать, но он запретил себе. Горе по-прежнему мучило его, но он чувствовал, как что-то словно окаменело внутри. Его собственная жизнь, которую он с таким трудом пытался возродить из пепла войны всю прошлую зиму, разрушилась так же быстро и непоправимо, как трава прерий под напором безумного огня.

Его опять настиг Шарпсберг…

Его опять настигла Северная Виргиния…

Ничего не изменилось.

Боже!

Он осторожно положил счет зим в огонь и наблюдал, как он горит. Они хотели убийств, думал он, и я исполню их желание. Я знаю об этом намного больше, чем они. У меня было пятьсот тысяч первоклассных учителей…

Рисунки чернели и сгорали, а Чарльз все смотрел на них, стараясь запомнить каждый.

Раскат грома всколыхнул небо и сотряс землю. Из темноты на затопленную дорогу от Ливенворт-Сити выскочил всадник.

Усталый постовой вышел под дождь, перегородив ему путь. Белая вспышка молнии осветила обвисшие усы всадника, его косматую, давно не стриженную бороду и странную хламиду, сшитую то ли из лоскутов, то ли еще из чего, болтавшуюся на плечах. В зубах он держал окурок погасшей сигары.

С козырька фуражки постового – совсем еще мальчишки – капала вода.

– Назовите свое имя и цель приезда в гарнизон, сэр, – сказал он.

– Прочь с дороги!

– Мистер, я вам приказываю назвать свое имя и…

Он даже не успел понять, как в руке всадника оказался кольт. А в следующее мгновение дуло взведенного револьвера было уже у его виска. Новая вспышка молнии выхватила глаза мужчины, скрытые полями шляпы, и постовой увидел в них настоящий ад. Испуганно отступив к стене караульной будки, он махнул рукой:

– Проезжайте!

Но всадник уже умчался – все тем же бешеным галопом.

Дождь колотил по крыше. Джек Дункан налил бренди в бокал, который Чарльз взял, не сказав ни слова. Бригадному генералу это не понравилось, как не понравился ужасный вид неожиданного гостя и темные круги под его глазами. Сначала Чарльз ошеломил его, вломившись в полвторого ночи, а потом – заявив, что хочет вступить в армию.

– Я думал, с тебя уже довольно.

– Нет.

Чарльз запрокинул голову и разом осушил бокал.

– Ну, Чарльза Мэйна не могут призвать, – сказал Дункан. – И Чарльза Мэя тоже – из-за того, что случилось в казармах Джефферсона.

– Возьму другое имя.

– Чарльз, успокойся. Ты не в себе. Что случилось?

Чарльз со стуком поставил пустой бокал на упаковочный ящик, служивший столом.

– Адольф Джексон помог мне справиться с одним из самых худших годов моей жизни. Он столько рассказал мне о Равнинах, столькому меня научил, что мне не хватит недели, чтобы повторить вам это. И я хочу наказать выродков, которые убили его.

На лице Дункана, слегка отекшем от усталости, отразилось неодобрение. Он плотнее запахнул старый халат, затянул широкий пояс и отошел к холодной железной плите:

– Я понимаю твою злость на шайеннов, но не думаю, что это хорошая причина для того…

– Я так хочу, – перебил его Чарльз. – Просто скажите, есть ли у меня шансы.