Владимир Лещенко - Обрученный с удачей

...Под утро Питер вышел на палубу, и его разгорячённое лицо скользким шёлком покрыла морская сумеречная прохлада.

На расстоянии полукабельтова покачивался на волнах фрегат, и отблеск его фонаря кровавой струёй тёк под корму. На баке и юте было безлюдно и тихо; на шкафуте темнела фигура вахтенного матроса. Он горланил старую шанти [4] Шанти — матросская песня. :

Блейк вдруг подумал, что если сейчас броситься в воду с борта и проплыть до берега, то можно ещё что-то изменить, переиграть в судьбе, неизбежно подступающей к нему. Но он тут же отбросил эту мысль как нелепую и дикую! Тысяча чертей, он же капитан, и это его первый корабль! Но почему же он не радуется, что тревожит его? Или это из-за идиотской дуэли с французом?

Питер огляделся. Паруса были спущены — «Дублон» стоял меж двух противолежащих якорей, или, как говорят моряки, на фертоинге. Корпус шлюпа тихо поворачивался до натяжения одной из якорных цепей, потом вздрагивал и начинал движение в обратную сторону.

Питер подозвал вахтенного и велел ему с рассветом собрать всех на палубе. Завтра, как можно раньше, они отплывут.

Уже спустившись в каюту, Блейк нашарил в кармане брошь, сорванную с д’Аяллы. «В сущности, — вдруг подумал он, — если представится случай, верну украшение и попробую помириться с этим заносчивым бретёром».

С этой мыслью он и лёг досыпать на узкой койке, даже не раздеваясь, лишь стащив камзол и сапоги...

С мостика капитану Блейку был хорошо виден Порт-Ройял, в гавань которого они медленно входили. Город — столица владений английской короны в Карибском море — стоял на оконечности узкой косы, вдающейся далеко в морс, подобно вытянутой руке. Рейд представлял собой довольно глубокую бухту с прозрачной, как горный хрусталь, водой.

Якорь устремился ко дну, распугивая многочисленные стайки рыб самой пёстрой окраски. Они так и прыскали от него в разные стороны, будто осколки разлетевшегося вдребезги зеркала. Но вот наконец проскрежетало в клюзах последнее звено якорной цепи, и зазубренные чёрные лапы прочно впились в песчаное дно лагуны.

С некоторым разочарованием взирал Питер на открывшийся вид, вспоминая восторги Тёрнера и рассказы других бывалых людей. Обычный портовый город, каких он повидал немало, — щетина мачт, окаймляющих причал, гул прибоя, который скоро перестаёшь слышать, как тиканье стенных часов. По большому счёту, мало чем отличается от Гамбурга или Бильбао.

Доки и причалы выглядели со стороны ничуть не менее внушительными, чем портовые сооружения в Лондоне. На сотни футов вдоль берега тянулись пакгаузы и штабеля разнообразных товаров. Знакомая с раннего детства картина, с той лишь разницей, что здесь погрузкой и разгрузкой пришвартованных у пирса судов занимались по большей части рабы. Женщины трудились наравне с мужчинами. Они точно так же таскали на плечах тяжёлые мешки и ящики, перекатывали бочки или несли на головах огромные корзины.

Сразу за портом раскинулся большой город, поднимавшийся уступами по склонам пологого холма вплоть до самой вершины. Убогие деревянные хижины сплошь и рядом соседствовали с добротными белокаменными зданиями под черепичными крышами. При этом все ленились друг к другу почти так же тесно, как пчелиные соты.

Лучшего места для стоянки кораблей не вообразить. «Дублон» бросил якорь чуть дальше, чем обычно, сразу за двумя фрегатами и бригом.

С кормы брига донеслась знакомая песня. У Питера всегда перехватывало горло, когда она доходила вот до этого места:

Вздохнув, Блейк спустился в каюту. Да, впервые в жизни у него на борту корабля была своя каюта. Должность штурмана шлюпа, бывшая до того не такая уж высокая, чтобы ему полагалось отдельное жилище. Так что хотя каюта невелика и низковата, но для него стала домом родным. Со временем, как надеялся Питер, ещё появятся у него обширные апартаменты, в каких обитают капитаны больших кораблей в тысячу или даже полторы тонн водоизмещением. Ну а пока поживём в этой, темноватой и сыроватой, что греха таить...

Над его головой висела масляная лампа, дававшая довольно света, чтобы заполнять судовой журнал. Глаза у Блейка горели от усталости, он с трудом сдерживал зевки, окуная гусиное перо в чернила и глядя на лист пергамента.

У каждого морехода — собственная лоция, бесценный журнал, куда записываются особенности океанов и морей, течений и побережий, гаваней и удобных мест для высадки; а также таблицы загадочных отклонений компаса, когда корабль углубляется в чуждые воды, и карты ночного неба, которое меняется с широтой. Эти знания всякий судоводитель ценой тяжкого труда и опасностей накапливает всю жизнь и по собственным наблюдениям, и по чужим рассказам, ибо кораблевождение — это не просто ремесло, как у сапожника или трубочиста, это искусство сродни игре на арфе или скрипке, разве что вместо струн — полторы сотни тросов и снастей...

Но всё же — чёрт возьми! — плавание окончилось удачей. Он пересёк океан, не попав в шторм или штиль, не потеряв ни одного человека из команды, и доставил ценный груз по адресу. Осталось лишь дождаться, пока люди Компании заберут своё добро, получить от них коносаменты [5] Коносамент — документ, выдаваемый перевозчиком груза грузовладельцу; удостоверяет право собственности на груз. на груз, принять на борт ром или индиго и отплыть обратно. А года через два, когда «Дублону» и впрямь придёт время отправляться на корабельное кладбище... Впрочем, может, Блейк ещё выкупит его и подремонтирует — кораблик-то не так плох! И из капитанов станет судовладельцем.

Питер вернулся мыслями ко дням долгого, трёхнедельного плавания через Атлантику...

Хотя всё время дул попутный ветер, пришлось всё же немало потрудиться. Из-за того, что штурмана на борту не имелось, почти всё дневное время и изрядную часть ночного Блейк проводил на палубе, чаще всего в сопровождении боцмана.

В конце плавания между ними состоялся довольно занятный разговор. На траверсе Бермуд боцман предупредил, что они приближаются к водам, где сильно возрастает риск столкнуться с пиратским кораблём.

— И что же будет, мистер Тёрнер, если они нас обнаружат? — спросил Питер, больше побуждаемый любопытством, нежели страхом.