Николай Буянов - Призванный хранить

И в то же время (странно, но это так!) она диковинным образом соединяла в себе всё вышеперечисленное. Осетин, проезжая на коне мимо какого-нибудь богатого дома, отделанного по фасаду розоватым необработанным туфом, немедленно вспоминал свой горный аул; странствующий имам, совершающий хадж и много лет не видевший родной Басры или Гурганджа, тихонько вздыхал при виде говорливой стайки студентов медресе; быстроглазый еврей жадно втягивал длинным носом до боли знакомый запахи из рыбной лавки — точной копии той, что он когда-то оставил на попечение старшего сына. (Где он теперь, мой Арон, хорош ли его улов, женился ли он, как хотел, на соседской девушке Ребекке и дождалась ли старая Дебора внуков? Или давным-давно уж нет на свете ни Деборы, ни рыбной лавки, пропитанной пряными запахами, а Арон, как и его не наживший ума папаша, скитается по свету в поисках лучшей жизни?.. Сколько почтенная хозяйка просит за эту селёдку? Что вы говорите? Это не селёдка, а копчёный угорь? Вы разве никогда в жизни не держали в руках копчёного угря? Не знаю, как у вас, а в моём родной Остюфе постеснялись бы назвать угрём ту селёдку, которую вы...)

Лично у меня Меранга ассоциировалась прочнее всего с девушкой-воином. Одной из тех, чьим прекрасным рукам не чужды ни изысканные золотые украшения, ни боевое оружие — не палица или грубая дубинка, больше приличествующая мужчине-бойцу, а что-то вроде китайского меча-цянь. Моя любимая, моя младшая жена Тхай-Кюль очень неплохо владела этим оружием, называя своё искусство пышным именем «Полёт белого журавля». Она даже утверждала, будто это было традицией её семьи на протяжении многих поколений... Непонятно только, почему при всех её боевых навыках она так легко сделалась военной добычей моих соотечественников, с лёту овладевших её родным городом Жэнь-Дао лет десять назад...

Впрочем, ни утончённое боевое искусство, ни искусство дарить ни с чем не сравнимое наслаждение в любви, ни иные её достоинства не заставили меня воскресить в памяти мою Тхай-Кюль более чем на две секунды. А потом — потом меня захватило зрелище аланского города. Второго по величине после их столицы Сенхорана.

Город дышал полной грудью — это ощущалось уже здесь, на дальних подступах к нему, среди множества больших и малых селений, сгрудившихся под защитой высоких башен и стен. Некоторое время мы — я и мой спутник — разглядывали картину, открывшуюся нам с холма: домики с плоскими крышами среди белых акаций и тутовых деревьев, чёрные квадраты пашен и ползущие по дорогам торговые караваны. Встречались двухколёсные повозки, запряжённые волами, пешие путники вроде нас и нарядные всадники на разукрашенных конях...

— Пойдём, дада, — сказал мальчик и потянул меня за рукав.

Он не понимал, почему я остановился. Ему жуть как хотелось побыстрее попасть в город, он прямо-таки жаждал новых впечатлений. А я стоял — и не мог двинуться с места. Может быть, именно в тот момент мне и пришла на ум моя Тхай-Кюль. Или слепой дервиш, так и не открывший мне своего секрета. Помнится, в последний раз, явившись мне во сне, он обещал мне встречу с прекрасной незнакомкой. Как знать, вдруг он имел в виду не конкретную женщину (их я и так перевидал во множестве, и не только перевидал), а этот похожий на женщину город...

Стражники, с рассветом открывшие ворота, лениво разговаривали, перебрасываясь шутками. Пока ощущался утренний холодок, они грелись на солнышке. Начнёт припекать — спрячутся в тень. Мой спутник смотрел на них, разинув рот в восхищении. Наверное, они казались ему настоящими непобедимыми воинами-великанами: широкогрудые, высокие, в панцирях из медных пластин, начищенных так, что резало глаза, с круглыми коваными щитами, длинными копьями, при тугих боевых луках, с волосяными арканами и изогнутыми саблями у бедра — таким было традиционное снаряжение аланского воина, и конного, и пешего. Выглядели они оба слегка картинно, хоть портрет пиши, но это и понятно: ворота и стража у ворот — это в какой-то степени лицо города.

Я отдал старшему из них положенный серебряный дирхем и сказал:

— Я Рашид ад-Эддин из Ирана, волею Аллаха странствующий учёный и псалмопевец. Вот уже много лет я составляю книгу о различных странах и народах и надеюсь найти в вашем благословенном городе те сведения, которых мне недостаёт. А это мой юный воспитанник. Он сирота, лишённый родителей.

Глаза стражника — светлые и широко расставленные, как у большинства аланов, — цепко, но без враждебности, вмиг подметили и оценили каждую мелочь, начиная с моего шрама на щеке, заработанного полгода назад в схватке с шайкой разбойников (те разбойники, видно, были не слишком удачливы, если позарились даже на мои скромные пожитки), и заканчивая нашей одеждой — не богатой, но и не бедной. Это хорошо — читалось на его лице — значит, не станут попрошайничать и резать кошельки на рынке.

— Ты и твой воспитанник путешествуете налегке? — осведомился он. — Кажется, ваш ослик не слишком нагружен поклажей. Или вас ограбили в дороге?

— Тот, кто собирает крупицы мудрости, вряд ли наживёт богатство, — ответил я. — А от плохих людей Аллах до сих пор хранил меня.

Стражник кивнул.

— Я вижу, при тебе нет оружия, чужеземец. Значит, мне нет нужды предупреждать, чтобы ты не пускал его в ход. В нашем городе на этот счёт строгие законы.

— Поверь, благородный человек, я не собираюсь нарушать их, — заверил я его. — Не поможешь ли ты советом, где мы могли бы найти приют на ночь и немного еды за хорошую плату?

— Ступай прямо по улице, — махнул рукой стражник. — Увидишь корчму с прибитой над входом подковой. Корчма так и называется: «Серебряная подкова». Думаю, её хозяин не откажет вам в постое.

Я поблагодарил, мысленно улыбнувшись: в любом населённом людьми месте обязательно сыщется корчма или постоялый двор с таким названием.

Улица — широкая и прямая как стрела, — была заполнена пёстрой толпой. И то ли моё безоблачное настроение было тому виной, то ли так было на самом деле, но все встречные лица казались добрыми и открытыми. И я подумал, что воистину велик тот правитель (точнее, правительница), чьи подданные, выходя утром из дома, улыбаются и приветствуют друг друга просто так, из добрых побуждений, а не из нужды или расчёта.

Какая-то миловидная женщина — горожанка средней руки, судя по виду, в серо-голубой просторной одежде и шафрановом платке — кивнула мне, как старому знакомому, взглянула на серьёзную мордочку моего осла и, не удержавшись, прыснула в кулачок: ослик показался ей забавным. Потом она вполголоса сказала что-то сопровождающей её служанке, и обе переключились на грека-зеленщика, чьи товары лежали тут же, прямо под открытым небом. Мой юный друг увлёк меня в противоположную сторону, в оружейную лавку.