Николай Буянов - Искатель, 2014 № 05

Бутырская тюрьма, блок А. Осень 1937 г.

Осень можно узнать по шелесту дождя за окном.

Прочие сезонные признаки, как то: пожелтевшая листва под порывами ветра, лужи на асфальте, зонтики над головами прохожих, мокрые бока трамваев, грузовиков и легковушек — все, что обычным гражданам кажется обыденным, здесь совершенно скрыто от глаз. И в этом сквозит намеренная, прямо-таки садистская жестокость.

Меня привез сюда «черный ворон» в ночь с 1 на 2 октября — прямо со служебной квартиры в Дегтярном переулке. Там по соседству со мной жили многие спортивные знаменитости: Петя Азанчевский, чемпион страны по боксу, Федя Жамков, ответственный секретарь Центрального совета «Динамо», старший инструктор НКВД по физической подготовке Вася Ларионов… Я очень боялся, что их могут взять — просто из-за того, что они водили со мной дружбу: заходили в гости попить чайку, обменяться новостями и побренчать на гитаре (тут Василию не было конкурентов: под его аккомпанемент мы хором пели «Каховку», а под занавес, когда все было съедено и выпито, — всенародно любимый «Шумел камыш», после которого соседи начинали стучать в стенку шваброй, требуя, чтобы мы наконец угомонились). Не знаю, сбылись ли мои опасения. Хочется думать, что нет: ни на одном допросе следователь не упоминал их фамилий…

Я до сих пор не знаю, кто написал на меня донос. Кто-то из моих учеников? Что ж, я был строг с ними, а кое-кто считал меня излишне требовательным — и к ним, и к себе. Мои бывшие хозяева из ОГПУ? Я в те времена работал на нашу Токийскую разведывательную сеть, и от нас требовали, чтобы мы пили сакэ с чиновниками госдепартамента и подкладывали под них завербованных проституток, а потом шантажировали фотоснимками, сделанными скрытой камерой. Я же доказывал, что японцы — истинные патриоты своей страны и императора, они скорее донесут в полицию на чужака, чем согласятся сливать иностранной разведке государственные секреты. Или, если компромат окажется вовсе непереносимым, вскроют себе живот специальным мечом вакидзаси — в самурайских семьях эта процедура с раннего детства изучается наряду с боевыми искусствами, светским этикетом и тонкостями чайной церемонии.

Виктор.

Виктор Спиридонов, вот кого я подозревал в первую очередь. Он считал меня выскочкой без роду и племени, который обманом пролез в высшие слои спортивной номенклатуры. Я же считал его просто опасным. Он происходил из военной семьи и сам был офицером в царской армии. То, что после победы Октября он перешел на сторону большевиков, не прибавило мне веры в него. Предавший однажды (ведь присягал же он царю-батюшке!) предаст снова.

Что он мог написать? Гражданин Ощепков Василий Сергеевич, бывший преподаватель ЦДКА (Центрального дома Красной Армии), культивировал среди курсантов чуждую советскому человеку борьбу дзюдо и намеренно обучал будущих бойцов и командиров непригодным в реальной схватке приемам, хвастливо заявляя при этом, будто обучался в университете Кодокан города Токио и имеет мастерскую степень Второго уровня — единственный среди не-японцев, однако предъявить соответствующий документ официальным сотрудникам Спорткомитета отказался…

Документ у меня попросту украли. Он хранился в шкатулке красного дерева — эта шкатулка была одной из двух по-настоящему ценных вещей в квартире с точки зрения денег. Вор не польстился на нее, только вытащил свиток. Вторую вещь он тоже не тронул: японский кинжал сай, похожий на маленький трезубец с длинными загнутыми усиками. Его мне подарил один мастер-оружейник из Сацумы — после того, как я спас его брата от уличных бандитов.

Кинжал изъяли у меня при обыске — впрочем, я не прятал его особо: всего-то и понадобилось, что подойти к письменному столу, подергать запертый ящик и попросить (пока еще вежливо!) ключ. Майор НКВД (я даже ощутил нешуточную гордость за оказанную честь) осторожно, держа за кончик лезвия и навершие рукоятки, извлек кинжал из ящика и продемонстрировал сначала встревоженным понятым, потом мне.

— Это ваш нож?

— Кинжал, — поправляю я. — Да, эта вещь принадлежит мне.

— Граждане понятые, обратите внимание: на клинке, ближе к рукояти, клеймо в виде двух иероглифов, — он шагнул ко мне и задушевно проговорил: — Ну, и зачем тебе эта игрушка? Террористический акт замыслил против руководителей партии? А что означают эти закорючки? Пароль к твоему резиденту? Отвечай, гнида!

Я промолчал. Все происходящее казалось мне дурным сном, ауж при чем здесь террористический акт… Иероглифы же на самом деле означали слово «нежность». В Японии воин не может считаться воином, если он не способен сложить хокку — поэтическое четверостишье — или останется равнодушным при виде опадающего цветка сакуры. К тому же одним из основных упражнений с кинжалом сай является начертание этих иероглифов в воздухе, на песке и поверхности воды. Говорят, в старину мастера умели выполнить это движение с такой скоростью, что водная поверхность на долю секунды сохраняла написанное…

11 июня, воскресенье, 21.30

Бар располагался в самом начале улицы Ново-Араратской, местного аналога московского Арбата. Здесь, в тени от моложавой дырчатой листвы и благодатном тепле, еще не переросшем в одуряющую духоту, с утра до поздней ночи фланировал праздный народ всевозможных возрастов: тинейджеры на роликовых досках и новомодных лилипутских велосипедах для цирковых трюков, молодые мамаши с колясками, влюбленные парочки в обнимку или под ручку, стайки бизнесменов средней руки и офис-секретарш (две последние категории выделялись среди пестрой канареечной толпы строгим черно-белым дресс-кодом).

Кит и Вано зашли в «Три богатыря» где-то в половине десятого: перед этим они успели глотнуть баночного «Туборга» в стеклянной кафешке на Фонтанной площади (поющий фонтан славился среди горожан как излюбленное место купания и иных ратных подвигов молодых людей в день ВДВ) и пострелять из пейнтбольных ружей в палаточном тире — тут Вано, отслуживший срочную под Ереваном, дал фору не нюхавшему портянок Киту, у которого прямо перед призывом внезапно обнаружилось документально подтвержденное плоскостопие.

— Прицел сбит, — авторитетно проговорил Вано, — а то бы я тебя всухую сделал.