Николай Буянов - Призванный хранить

Я проснулся, потому что кто-то тряс меня за плечо. Возле меня стоял донельзя встревоженный хозяин «Серебряной подковы».

— Прости, что осмелился нарушить твой отдых, — торопливо проговорил он, — но тебя хочет видеть посланец самой царицы.

Посланец был высок и красив, с прямыми плечами и очень узкий в талии. На его поясе висел серебряный кинжал тифлисской работы. Кинжал был явно дорогой: тому, что я купил для моего спутника, пожалуй, было далеко до него.

— Ты Рашид ад-Эддин из Ирана, странствующий учёный и псалмопевец, прибывший в наш город вчера на рассвете? — спросил он.

Я молча поклонился в ответ.

— Царица Регенда, правительница благословенной Меранги, повелела сказать тебе, что желает видеть тебя в своём дворце. Конь ждёт тебя снаружи. Поторопись.

И вышел, не дожидаясь ответа.

Проснувшийся мальчик испуганно таращил на меня глаза.

— Дада, — прошептал он. — Нас везут в тюрьму?

Я улыбнулся.

— Что за глупая мысль пришла тебе в голову? Просто здешняя правительница узнала о нас и захотела увидеть воочию.

— Я боюсь, дада, — признался он.

— Ты мужчина, — сказал я. — А мужчина не должен показывать свой страх никому.

И всё же, садясь на коня, я волновался. Я не представлял, чем закончится мой визит к аланской царице — ну не посмотреть же она решила в самом деле на таинственного чужестранца — этих чужестранцев тут...

Утешало лишь то, что Абу-Джафар в случае чего приглядит за мальчишкой и не позволит ему пропасть. Он обещал мне это...

Парадный вход во дворец был виден издалека — арка, вытесанная дербентскими мастерами и украшенная цветными изразцами, была поднята на высоту примерно в два человеческих роста и покоилась на двух каменных колоннах, покрытых древними письменами. Возле колонн стояла вооружённая стража. Жаль, мой юный спутник, которого я оставил в «Серебряной подкове», не видел этих стражников: они, наверное, затмили бы даже тех, что охраняли городские ворота.

У нас приняли коней. Мы спешились и вошли в просторный внутренний двор, а оттуда — через стрельчатый портал, по длинной лестнице, украшенной чашами из зелёного нефрита, через базилику и высокую галерею — в небольшой садик позади ротонды. Это меня слегка удивило: я ожидал, что царица примет меня в тронном зале...

Однако нельзя сказать, что я расстроился по этому поводу: садик был уютен и как-то очень мило одомашнен. Зелёная трава, мягко стелющаяся под ноги, чёрные стволы яблонь, прозрачный ручеёк, явно рукотворный, весело прыгающая с камня на камень вода, одинокая белая беседка в глубине сада, обвитая старым прошлогодним плющом...

Позже, много позже, я исходил этот садик вдоль и поперёк. Я исследовал каждую тропинку в его недрах и узнал, на что похож белый цвет осыпающихся яблонь, как гудят шмели в пору медового сбора и как шелестят капли дождя на шершавой поверхности камней у крохотного водопадика, как падает на землю шафрановый платок цвета нежнейшей майской розы — медленно и невесомо, точно золотая рыбка на дне рукотворного пруда, и как клейкие от солнца травинки щекочут обнажённую спину, когда я бывал распят на этой траве, или на бархатном покрывале, которое приносил кто-то из слуг, или прямо на земле, на белых яблоневых цветах... Именно эти цветы почему-то сильнее всего врезались мне в память.

Но всё это будет потом, а пока мой провожатый, доставивший меня из «Серебряной подковы», прошёл со мной к беседке и с почтением поклонился, ожидая приказаний.

Возле беседки, на дорожке, выложенной белым кирпичом, стояли три женщины. Одна, полная, пожилая, с чёрным пушком над верхней губой, больше всего походила на старую няню при богатом воспитаннике (или воспитаннице). Внимательные глаза зыркнули в мою сторону из-под косматых бровей — ну точно: и преданный телохранитель, и строгая наставница, и добрая тётушка, которой можно доверить самые сокровенный девичьи тайны — все в одном лице. Двух других я узнал: ещё вчера мне посчастливилось спасти их из лап разбойников. Та, которую я принял за служанку, была чуть поодаль, а ближе ко мне стояла её госпожа, женщина, так поразившая меня своей почти неземной красотой. Сейчас на ней было длинное платье из шёлковой ткани, голубое, с нежно-розовой отделкой по рукавам и воротничку, расшитые бисером башмачки из оленьей кожи, тяжёлые серьги в ушах и филигранный золотой обруч на голове, стягивающий парею — традиционный аланский головной убор, отдалённо напоминающий убор гречанок с Золотого берега. Светло-карие глаза, широко распахнутые, вспыхнули огнём, как давеча, окатив меня испепеляющим жаром... Дервиш, дервиш, подумал я, ты и на этот раз не солгал в своих пророчествах...

— Светлейшая госпожа, — с почтением проговорил мой провожатый. — Рашид Фазаллах ибн Али Хейр ад-Эддин, странствующий учёный из Ирана...

— Спасибо, Фархад, ты можешь идти, — сказала женщина и приветливо улыбнулась мне. — А тебя, почтенный Рашид ад-Эддин, я прошу быть гостем у меня во дворце. Я — Регенда, правительница Меранги и царица народа аланов.

— Да не оставит Всевышний своей милостью тебя и твой благословенный народ, царица, — ответил я, сгибаясь в поклоне.

Было почти светло и очень зябко: сюда, в пояс альпийских трав, тепло приходит лишь к полудню, а до того разреженный воздух заставляет поплотнее запахнуть на груди меховую куртку. Трое беглецов медленно, держась друг за друга, двигались в указанном Зауром направлении — на юго-восток, в сторону синевшего вдали Сванетского хребта, кое-где сглаженного, кое-где состоящего из такого нагромождения острых зубьев, что в воображении невольно возникал образ пасти давно вымершего гигантского дракона. Одежда на путниках была основательно изодрана, будто побывала в собачьих зубах, локти и колени разбиты в кровь, а спины у всех троих имели такой вид, словно кто-то недобрый прошёлся по ним крупным наждаком.

Меж горных склонов петляла узкая пастушья тропа, и они опустошённо брели по ней, хотя это было, пожалуй, неразумно: по-хорошему сейчас следовало бы сторониться хоженых путей... Но у них просто сил не было подниматься вверх, шлёпать, пригибаясь на всякий случай, по скользкой траве, сбивая и без того сбитые ноги на камнях. Да и туман опустился на тропу, будто вдруг сжалившись над беглецами — плотный, серый, в неровных рваных проплешинах, похожий на подтаявший снег в конце марта...

— Ничего себе «полдня пути», — проворчал Баттхар. Удивительно, но он меньше всех пострадал при недавнем спуске кувырком — всего-то пара синяков и царапин, не особенно серьёзных. Зато уж кряхтел, стонал и жаловался на судьбу — за всех троих. — Целую ночь неслись сломя голову. Спасители, вашу мать. И брода-то вашего что-то не видно. Может, Заур напутал?