Николай Буянов - Призванный хранить

Остальные четверо окружили чёрного всадника, вооружённого секирой. Вперёд уже никто не лез: знали, что напавший первым — первым и умрёт. Тяжёлое лезвие, изогнутое наподобие полумесяца, не знало, что такое пощада. Пусть, решил Алак-нойон. Он уже понял, что, несмотря на всю свою мощь и боевое мастерство, этот воин — не главный здесь. Главным был тот чужеземец, что дрался ногами, пренебрегая саблей. Это его люди выкрали аланского царевича из охраняемого лагеря. И укрывали его несколько суток в толще горы, куда много веков не смели сунуться даже самые отважные, и вышли оттуда живыми и невредимыми (жаль, нельзя снести голову Коран-баю, сказавшему, будто подземное озеро сожрало беглецов — вон он, почтенный Коран-бай, плавает в толще воды с взрезанным брюхом, у самого дна...).

Коня Алак-нойона унесло течением. Сам он сумел вовремя выпрыгнуть из седла и вплавь достичь берега. Схватка теперь гремела чуть в стороне, и его не замечали ни свои, ни чужие. Это было хорошо.

Саблю он потерял, когда боролся с рекой. У него остался лишь засапожный нож — он взял его в зубы и змеёй пополз вперёд, укрываясь за камнями. Он видел перед собой только спину чужеземца, обтянутую странной, нездешней голубой тканью, на которой искрились капли воды. Эта ткань, оказывается, не пропускает воду... Двое монголов лежали на земле, выпучив стеклянные глаза, и им не суждено было подняться. Чужеземец был великим воином — что ж, тем более ценным пленником он будет.

Алак-нойон прыгнул. Взвился коршуном, завизжав что-то дикое, нечленораздельное, и вцепился сзади в горло чужеземцу, запрокидывая его назад. Тот задёргался, вырываясь, попробовал ткнуть назад локтем... Алак-нойон рассмеялся. Что теперь с того, что его нукеры — все двенадцать — нашли свою смерть на этих камнях, отполированных ветром и ледяной водой. Он вернётся в лагерь кагана с богатой добычей — пожалуй, побогаче, чем даже аланский царевич...

Стрела, пущенная почти в упор, ударила в правый бок, пробив кожаный панцирь, и безжалостно швырнула на землю. Сгоряча он схватился за неё, пытаясь выдернуть, но стрела засела глубоко — она была тяжёлой, как таранное бревно, которым прошибают городские ворота, и раскалённая, как гвоздь, побывавший в огне. Руки неожиданно ослабли. Алак-нойон попробовал приподняться, но его тело находилось уже не здесь и не сейчас: перед угасающим взором вдруг раскинулась родная прикаспийская степь, ровная, как стол, вся в колышущемся ковыле, огромный красный диск солнца, и давно умерший отец — в остроконечном шлеме и броне из медных пластин, как живой, возле шёлкового походного шатра... Только очень богатые и знатные воины имели такие шатры.

Девушка-аланка спокойно опустила лук. Антон посмотрел на неё — голова закружилась, земля норовила уйти из-под ног, но он устоял. И сказал с хрипотцой:

— Спасибо.

Она не услышала. Ойкнула вдруг, отбросила ненужное теперь оружие и со всех ног кинулась к чёрному всаднику — тот как раз разделался с последним врагом, выехал на берег и гибко соскочил с коня. Бараньей шапки на нём уже не было — сбил чей-то удар, по виску и щеке текла кровь, пачкая длинные волосы с сединой, но для него это была не рана — лишь царапина. Похоже, он даже не особенно устал.

— Больно? — чуть не плача спросила девушка. — Дай перевяжу.

Он ласково улыбнулся ей.

— Потом, дома. — Он вдруг заметил Антона и поинтересовался: — Кто эти люди?

«Знай же, достойный господин, читающий эти строки, что я основал свою книгу на крепких опорах свидетельств людей, чьи очи и разум на замутнены глупостью, а язык чист от коросты лжи. По мере сил я стремился к истине, искал помощи людей разумных и просил Аллаха хранить меня от возможной предвзятости и ошибок.

Спешу сообщить тебе, благородный читатель, что в месяц Шабан 778 года Хиджры, царь аланов Исавар отправил своего сына Баттхара Нади в город Тебриз, где ожидали его царь Гюрли со своей младшей дочерью. И было угодно Всевышнему, чтобы возле реки Алазани войско монгольского хана Тохтамыша окружило царевича и после упорной битвы взяло его в плен.

Узнав о том, что жениха его дочери, ясноокой Зенджи, постигла такая страшная участь, царь Гюрли приказал вождю племени кингитов, что обитают высоко в горах, отрядить самых сильных и ловких воинов с тем, чтобы они скрытно пробрались в ставку неверных, выкрали благородного Баттхара Нади и спасли его от неминуемой страшной гибели.

И случилось так. В одну из тёмных ночей, когда свирепствовал ветер с ледяных вершин Абстургана [20] Одно из названий Сванетского хребта. и луна скрыла за тучами свой лик, горстка храбрецов, вознеся молитвы Всемилостивому, пробралась в лагерь монголов в долине реки Памбек и освободила пленника, явив при этом чудеса доблести. И послали за ними погоню на свирепых конях, но беглецы ушли от погони, скрывшись в горных пещерах. Затем же, преодолев долгий путь и обманув монголов, добрались до Тебриза в конце месяца Зул-у-Хаджа [21] Конец сентября. 778 года...»

Антон рассеянно повертел в руках документ и отметил про себя, что бумага, чёрт побери, была та же самая. То есть, конечно, не вдаваясь в подробный анализ — по-прежнему жёлтая и слегка обтрёпанная по краям. Видно было, что документ тщательно оберегали, но время и долгие странствия сделали своё дело.

Он вытащил его из кожаного футляра, едва они добрались до хижины на холме. Ноги и руки болели адски, живот сводило от голода, но странная тревога за рукопись (какое мне дело до чьей-то рукописи?) взяла верх.

Антон открыл футляр с замиранием сердца, ожидая увидеть внутри тёмные сырые комочки с безнадёжно расплывшимися чернилами... Но нет, бумага была целёхонька и даже не отсырела. Умеют делать, мелькнула бессвязная мысль, хоть и дикари. А впрочем, почему же дикари? Просвещённый XIV век, век развития арабской письменности и построения одной из самых сильных и грандиозных государственный машин (что бы там ни говорили советские исследователи о Хромом Тимуре как об угнетателе народных масс, деспоте и тиране), век Нико Пиромани и его росписи храма в Кинцвели, математического трактата Гияса ал-Арапши, мавзолея Шахи-Зинда в Самарканде и астрономической обсерватории Аттари в Бухаре. Век бесконечной племенной вражды и голов, насаженных на копья над крепостными стенами... Тебе ещё повезло, хмыкнул Антон про себя, а то могли бы заслать куда-нибудь в поздний неолит, выяснять, какой из двух кланов — Чёрного Зубра или Горбатого Скорпиона — первым провертел дыру в камне.

Он придирчиво осмотрел буквы на бумаге — уже знакомые, изящные и ровные, точно образцовая рота солдат на параде. Кто бы ни был автор документа — его каллиграфия была безупречна. Во времена Антона он мог бы, пожалуй, сделать карьеру художника-оформителя. Те же самые чернила — слегка выцветшие, но вполне чёткие. Всё это он уже видел.